Тригер с наслаждением пробежал через него, оставляя на свежей лимонно-золотой тесине пыльные следы сандалий.
В конторе прораба переодевалась бригада.
Первым оттуда выскочил Сметана.
Он был весь в грубом, твердо стоящем брезенте спецовки. Большие, твердо стоящие брезентовые рукавицы делали его руки похожими на ласты.
Сметана с восторгом осмотрел настил.
— Вот это здорово!
Он схватил тачку, поддал ее коленом, вскинул на настил и с грохотом покатил по диагонали, по твердой, негнущейся деревянной площадке.
— Это я понимаю! Красота!
Он круто повернул тачку и погнал ее в другую сторону.
Он наслаждался легкостью ее движения и прочностью пола.
Играючи и пробуя силу, он бегал с визжащей тачкой по всем направлениям настила, оставляя за собой следы колеса и ног.
Он испятнал всю площадку.
Маленький Тригер стоял в стороне, любуясь легкостью и поворотливостью тачки.
— А ну-ка, Сметана, погоди, попробуем на пару.
Тригер взял другую тачку и погнал ее навстречу Сметане.
— Держись правой!
Они ловко вильнули тачками каждый направо и лихо разъехались, как автомобили на узкой дороге.
— Шикарно работать!
Из конторки прораба гуськом выбегали переодевшиеся ребята.
Все в твердом, стоячем, брезентовом, — неуклюже размахивая ластами рукавиц, — они забегали по настилу, притопывая чунями и башмаками, пятная тесину толстыми следами, резвясь, и разминаясь, и пробуя силы, как перед матчем.
XXXIX
Они объехали вокруг озера.
По пути остановились на той стороне, как раз против середины строительства.
Отсюда, за озером, оно лежало еще шире и грандиознее.
Все в дымах и смерчах, в бегущих пятнах света и тени, все в деревянных башнях и стенах, как Троя, — оно плыло, и курилось, и меркло, и снова плыло движущейся и вместе с тем стоящей на месте, немой панорамой.
Они вышли из машины и погуляли вдоль берега по зеленой степи, подходящей вплотную к самой воде.
По озеру плыла неуклюжая лодка. В лодке пели.
Степной бальзамический воздух кружил голову.
Мальчики купались с берега.
У пловцов в воде вырастали зеленые лягушечьи ноги.
Налбандов стоял, облокотясь на горячий радиатор автомобиля. Он всматривался в панораму строительства. Он искал тепляк Коксохима, где сейчас готовились к рекорду.
Он нашел его.
Тепляк казался отсюда небольшой желтой полоской.
— Вавилон, Вавилон, — со вздохом заметил мистер Рай Руп, вслух отвечая на свои мысли. — Неужели мир не прекрасен? Чего не хватает людям?
— Здесь, на этом месте, где мы сейчас стоим, через год будет социалистический город, — сказал Налбандов четко.
Мистер Рай Руп машинально посмотрел на то место, где они стояли, и увидел в траве странный предмет.
Он ковырнул его тростью, зацепил и поднял.
Это был старый, растоптанный, ссохшийся лапоть.
Мистер Рай Руп с пристальным любопытством смотрел на него и, наконец, сказал:
— Ах да, я понимаю. Это род русской национальной обуви. Очень интересно. Но я забыл, как это называется, Леонард.
— Это называется по-русски лапоть, — сказал Леонард Дарлей.
— Да, да. Я теперь вспоминаю. Ляпоть, — по-русски повторил Рай Руп. — Ляпоть. Крестьянский ляпоть. С одной стороны — Вавилон, а с другой — ляпоть. Это парадоксально.
Налбандов сказал еще раз упрямо:
— Здесь будет социалистический город на сто пятьдесят тысяч рабочих и служащих.
— Да, но разве от этого человечество сделается счастливее? И стоит ли это предполагаемое счастье таких усилий?
«Он прав», — подумал Налбандов.
— Вы не правы, — сказал он, холодно глядя на американца. — У вас недостаток воображения. Мы победим природу и возвратим человечеству потерянный рай. Мы окружим материки теплыми течениями, мы заставим Ледовитые океаны вырабатывать миллиарды киловатт электричества, мы вырастим сосны вышиной в километр…
XL
— Ох, Костичка, не доеду.
— Доедешь.
Она покусывала губы от боли и страха.
Он — от нетерпенья.
Они ехали слишком долго. Родильный дом находился на другом конце строительства.
Феня клала голову на плечо мужа, щекотала волосами ухо.
Обнимая ее за спину, он полностью чувствовал на себе живой и теплый вес ее тела.
Иногда боли отпускали ее. Тогда она становилась оживленно-болтлива. Жарким и торопливым шепотом она рассказывала Ищенко все свои сегодняшние впечатления.
— Знаешь, Костичка, там на третьем участке, против самой пожарной команды, цирк строят, целый зверинец, ей-богу… крышу натягивают уже. Слона привезли… Ей-богу… Он там стоит на цепи; его за ногу к столбику приковали, как того каторжника. Сено жрет. Ей-богу. Прямо-таки берет сено хоботом, как рукой, и вверх подымает целую охапку… помахает-помахает и потом в рот засовывает. А ротик у него — ну совсем маленький, прямо крошечный, как кувшинчик, деваться некуда. И народу вокруг! И обезьяны, и волк в клетке, и попугай. Ой, Костичка, какие попугайчики! Красные, синие, зеленые, розовенькие-розовенькие. Кричат, крыльями хлопают. Ну клювы у них — деваться некуда — прямо как щипцы какие-то. Одного хлопца он как хватил за палец, ей-6огу, до самой кости прокусил.
— А пусть не лезет.
Она доверчиво и нежно заглядывала ему в глаза,
— И зачем это, Костичка, на таком ответственном строительстве зверинец делают?
Ищенко солидно сопел.
— Как это зачем? Очень даже просто, зачем. Для культурного препровождения. Некоторые, чем под бараками в очко играть, пусть лучше зверями интересуются.
