Нет, отец никогда не говорил Пете, кто эта девочка. Может быть, он когда-нибудь и сказал вскользь, да мальчик пропустил мимо ушей. Петя в нерешительности молчал. Она вздохнула:
— Неужели не узнаешь?
— Не узнаю.
— Присмотрись.
Петя добросовестно присмотрелся и вдруг совершенно ясно увидел не сходство, а нечто гораздо большее, чем сходство, — какой-то душевный свет, бесконечно знакомый и родной, окружавший эту девочку, почти слившуюся с пейзажем. Мальчик робко взглянул на Валентину, потом на ее мать.
— Это Валентина? Да? — сказал он нерешительно.
— Валентина? Ох, ты меня совсем уморишь! — заливаясь смехом и слезами, простонала Матрена Терентьевна и положила голову на плечо Валентины. — Как же это может быть Валентина, когда этому снимку, дай бог память, тридцать пять лет! Ее тогда и в помине еще не было. Так, значит, ты не знаешь, кто эта девочка?
— Не знаю.
— Это Мотя Черноиваненко. Тебе папа ничего не рассказывал про Мотю Черноиваненко?
— Нет, не рассказывал, — честно сказал Петя, чувствуя, что этот ответ почему-то должен ее огорчить.
И точно — она огорчилась.
— Ну, я так и знала! Меня мальчишки никогда не замечали, — сказала она с простодушным вздохом. — Я за ними всюду таскалась, а они все равно меня не замечали. Я тогда была такая малявка…
— Так это вы? — с некоторым недоверием сказал Петя.
Он еще раз посмотрел на нее, на карточку и опять увидел неотразимое сходство. На этот раз он совершенно ясно увидел, почувствовал, что маленькая девочка в выгоревшем ситцевом платьице на выгоревшем любительском снимке и эта пожилая добрая женщина — один и тот же человек, связанный с ним, с Петей, непонятной силой и светом какой-то очень давней, вечной любви.
Вдруг в штреке появились фонари, замелькали тени, пещеры наполнились людьми — это возвращалась оперативная группа. Петя услышал глухой голос Черноиваненко, говорившего Стрельбицкому:
— К сожалению, мы таки немножко опоздали с операцией. Я говорил, что надо поторапливаться! Пудов пятьсот они уже успели вывезти грузовиками на станцию Дачная. Остальное зерно мы полностью уничтожили в амбаре.
Затем Петя услышал, как Черноиваненко рассказывал Стрельбицкому подробности операции. Он с удивительной ясностью представил себе всю картину в целом: черную, мрачную степь, подожженный зажигательными пулями амбар, взлетающие осветительные ракеты и бой на берегу лимана с неприятельским гарнизоном. Потом он услышал слова, на которые как-то сразу даже не обратил внимания.
— Надо считать, что при такой трудной боевой обстановке потери сравнительно небольшие, — сказал Черноиваненко. — Обидно, что не было никакой возможности принести с собой тело. Пришлось так и оставить на берегу лимана. Тут дело решалось буквально минутами. Можно было потерять половину отряда. Они поставили на том берегу миномет и все время били по нашим лодкам, пока мы переправлялись назад. Ему осколком снесло полголовы.
Слово «тело» странно поразило мальчика. Теперь к картине ночного боя вдруг с необыкновенной отчетливостью прибавилась новая, страшная подробность — человеческое тело с размозженной головой, лежащее ничком на берегу лимана, освещенного багровым светом пожара. Мальчик вспомнил вдруг мертвого матроса, и в сердце у него похолодело.
Он встал с койки, держась дрожащей рукой за стенку, подошел ко входу в красный уголок. Он увидел обычную картину: людей, стоящих и сидящих вокруг каменного стола, фонарь «летучая мышь» на маленьком несгораемом шкафу, пустые банки из-под клейстера, слипшиеся кисти, винтовки, патроны, ручные гранаты и Черноиваненко, который, стоя у стены, рисовал на карте толстым красным карандашом аккуратные кружочки, отмечая пункты, где были расклеены сегодня ночью сводки Совинформбюро.
Петя испуганно переводил глаза с человека на человека, стараясь понять, кого же не хватает. И вдруг он заметил на столе, среди жестянок из-под клейстера и оружия, какой-то очень знакомый ему предмет. Это был орден «Знак Почета», который Петя всегда привык видеть на груди Сергея Сергеевича. Но почему орден теперь лежит так странно одиноко на столе и где же сам Сергей Сергеевич?.. Сергея Сергеевича в красном уголке не было. Догадка, мелькнувшая в уме мальчика, превратилась в уверенность. Но это было так невероятно, так дико! Петя обернулся. За его спиной стояла Валентина — бледная, прикусившая губу. Они посмотрели друг на друга неподвижными глазами.
— Идите спать, — глядя через свои выпуклые очки, сказал Черноиваненко.
— Дядечка! — очень звонким, срывающимся голосом сказала Валентина и сжала на груди руки. — Дядечка, скажите нам: кто убит?
— Убит товарищ Сергеев, — немного помолчав, ответил Черноиваненко. — Идите спать.
23. П и В
Ежедневно проводилась обязательная утренняя зарядка всех обитателей подземелья, свободных от нарядов. Петя старался увильнуть. Но недаром же Валентина считалась любимой внучкой Черноиваненко: она унаследовала от своего двоюродного дедушки въедливый, настойчивый характер. Она не давала мальчику никаких поблажек. На правах старшей она заставляла Петю аккуратно делать зарядку, ложиться на пол и по очереди задирать ноги, чего, правду сказать, Петя терпеть не мог. Теперь в кабинете первого секретаря не только чинили одежду и печатали листовки. Тут же, на каменном столе заседаний, делали про запас копировальную бумагу, натирая листы обыкновенной бумаги толченым графитом, вынутым из карандашей. С некоторых пор прибавилась еще одна постоянная изнурительная и довольно скучная работа: надо было крутить вручную маленькую динамку для зарядки аккумуляторов, без чего не могло действовать радио. Для того чтобы радио работало в течение десяти — пятнадцати минут, приходилось предварительно крутить проклятую динамку несколько часов подряд. Ее крутили постоянно. Крутил каждый, у кого выпадало хоть полчаса свободного времени.
Когда маленький Петя читал в «Пионерской правде» о знаменитых полярниках, дрейфующих на льдине, как они по очереди несколько часов подряд без устали крутили динамку для того, чтобы радист во тьме полярной ночи, сквозь тысячи километров снегопадов, магнитных бурь, вьюг и штормов мог услышать на своей льдине голос родины, передававшей им привет, полночный бой часов Спасской башни и хотя и приглушенные расстоянием, но все же могучие, торжественные звуки «Интернационала», он испытывал восторг, он преклонялся перед бесстрашными людьми, вступившими во славу Советского Союза в смертельный поединок со стихиями. Но он никогда не думал, каких им это стоило усилий, простых физических усилий, ежедневных, постоянных, изнурительных и, вероятно, очень скучных. Но теперь Петя понял, как это мучительно трудно.
Если бы Петя не знал, что без этой утомительной работы не будет действовать радио, он бы, наверное, уже тысячу раз бросил надоевшую хуже горькой редьки рукоятку, натиравшую кровавые мозоли. Но Петя знал, что вечером Святослав будет принимать сводку Информбюро, он целый день вместе с другими ждал этой сводки, и, закусив губу, он крутил и крутил тихо повизгивающее, плохо смазанное самодельное колесо.
Когда же Валентина замечала, что мальчик выдыхается, она снова задирала его, и они начинали носиться по комнатам друг за другом. Сначала Петя, не на шутку обозленный, норовил поймать Валентину и как следует стукнуть. Но потом злость проходила и начинался обыкновенный детский азарт погони.
Боже мой, какой шум они поднимали! Клубы каменной пыли крутились в штреках, светильники мигали, со стен сыпался песок. Они прыгали по каменным кроватям, по каменным табуретам; иногда они даже позволяли себе пробежаться по столу заседаний. И никто на них не сердился. Им это позволялось. Все
