Петю часто мучил вопрос: не нарушил ли он клятву? Опасаясь, что он может попасть в руки врагов, а вместе с ним в их руки может попасть комсомольский билет краснофлотца Лаврова и флаг корабля, которые он поклялся сохранить, Петя спрятал их в облицовке заброшенного степного колодца. Он чувствовал, что поступил правильно. Но теперь все чаще и чаще перед мальчиком вставал вопрос: что же будет с флагом и комсомольским билетом дальше? Хорошо, если они так и пролежат все время. Наступит же наконец день — а Петя был уверен и никогда не сомневался, что такой день обязательно наступит, — когда враг будет разбит и можно будет спокойно пойти, вынуть флаг и билет и возвратить их Красной Армии от имени комсомольца Николая Лаврова. Но что, если за это время с флагом и билетом что-нибудь случится? Вдруг кто-нибудь нечаянно раскопает старый колодец и среди камней найдет флаг и комсомольский билет? Вдруг они как-нибудь попадут в руки врагов?
…Вот по степи идет неприятельский обоз. Солдаты хотят пить, но у них нет воды. Они видят колодец. Они бегут к нему с ведрами. Но в колодце нет воды. Они поворачиваются и уже хотят идти назад, как вдруг один из них замечает кусочек материи, говорит: «Что это?» — и вытаскивает из щели флаг и билет… Вот Красная Армия наступает на Одессу. Враги бегут. Они добегают до старых, полуразрушенных окопов и пытаются в них закрепиться. Они втаскивают в старый колодец пулемет и замечают угол материи, высовывающийся из щели. «Что это?» И они вытаскивают флаг и билет… Вот по степи идет немецкая трофейная команда, собирающая железный лом, брошенное оружие и неразорвавшиеся снаряды. «А ну-ка, посмотрим, нет ли чего-нибудь в этом старом колодце», — говорит один из немцев, в черной фуражке с большими полями и мертвой головой вместо кокарды.
Иногда Петя готов был рассказать Валентине все. Несколько раз он уже даже начинал рассказывать, но всегда его останавливало чувство ложного самолюбия…
— Валентина! — вдруг сказал он сумрачно, не поднимая ресниц. — Я хочу тебе сказать одну вещь.
— Давай говори!
— Только прежде поклянись, что никто не узнает.
— Клянусь! — быстро сказала Валентина, и глаза ее нетерпеливо засветились. — Говори давай!
— Это мало, что ты клянешься. Еще неизвестно, чем ты клянешься.
— А чем тебе надо?
— Можешь дать честное пионерское?
— Могу.
— А честное под салютом?
— Честное под салютом?.. — Она задумалась. — Смотря какая у тебя тайна.
— У меня очень важная тайна.
— Мне надо сначала знать, какая именно.
— Дай честное под салютом, тогда скажу.
— Э, нет! Ты сначала скажи, а тогда я дам честное под салютом.
— Хитрая!
— Сам хитрый!
— Дай честное под салютом, тогда скажу.
— А вдруг у тебя какая-нибудь пустяковая тайна? Разве можно по пустякам давать честное под салютом?
— У меня тайна не пустяковая.
— Дай честное под салютом, что не пустяковая.
— Хорошо. Я тебе дам честное под салютом, что не пустяковая, но только ты мне сначала дай честное под салютом, что, если я тебе дам честное под салютом, то ты мне дашь честное под салютом… — Петя запутался.
— Ты под салютом, я под салютом, он под салютом, они под салютом! — захохотала Валентина, махая руками.
— Замолчи! — закричал Петя. — Ты меня сбила.
Он собрался с мыслями и упрямо окончил мысль:
— Ты мне сначала дай честное под салютом, что если я тебе дам честное под салютом, то ты мне дашь честное под салютом, что не выдашь моей тайны. — И тут же он не удержался и сам захохотал.
Вдруг Валентина насторожилась, заглянула в колодец и дернула мальчика за рукав:
— Помолчи! Тише… — Она предостерегающе подняла палец.
Петя заглянул через ее плечо вниз и увидел на фоне блестящего кружка желтого, вечереющего неба, отраженного в воде, темный силуэт двух женских голов, наклонившихся над колодцем. Они разговаривали негромко, сблизив головы, но каждое слово было слышно довольно ясно, хотя и гулко, будто сказанное в рупор.
— А у вас как? — сказал один голос почти шепотом, продолжая начатый разговор.
— Еще хуже, чем у вас, — ответил другой голос.
— У нас прошлую ночь шестнадцать человек забрали. Ходили по хатам и вытаскивали по списку.
— У нас то же самое. Двадцать три человека. И одного старика завели за клуню и тут же убили из винтовки.
— Какого старика?
— Может быть, вы слышали — Левченко Афанасия.
— Старого Левченко?
— Вот именно.
— Убили старого Левченко? Что вы говорите!
— То, что слышите.
— Да ему ж, мабуть, восемьдесят рокив, старому Левченко!
— А они его убили, не посчитались.
— За что же?
— За то, что он им не захотел показать, где его внуки сховались. У него внуки в партизанском отряде, и он их не хотел выдать.
— И они его убили?
— И они его, не сходя с места, убили из винтовки за клуней, а потом тело его выставили посреди Усатовых хуторов, возле церкви, и не велели три дня хоронить, чтоб другие люди видели, на что они способные.
— Ах, злыдни! Ах, каты проклятые!
В гулком стволе колодца послышалось сдержанное рыдание.
— Я вас прошу, не плачьте так громко! Если они увидят, что две женщины стоят возле колодца и плачут, то безусловно заберут в комендатуру. Они у нас не разрешают людям даже останавливаться на улице и разговаривать.
— У нас то же самое…
— Давайте лучше набирать воду.
Наступило молчание, и сверху одно за другим опустились, а затем поднялись два обледеневших ведра.
Пока ведра опускались и поднимались, Петя и Валентина смотрели друг на друга неподвижными глазами.
— К нам сегодня утром пригнали целую роту солдат, — снова раздался вверху шепот.
— И к нам тоже. А пушки к вам привезли?
— Нет, пушек не привозили.
— А к нам привезли две пушки. Теперь у нас, на Усатовых хуторах, стоит ихний штаб. В бывшей школе. Всюду патрули.
— Что им, катам, здесь нужно?
— Ихние солдаты говорят, что скоро будут выбивать из Усатовских катакомб партизанов…
— Ты слышишь? — шепотом сказала Валентина, изо всех сил сжимая Пете руку.
— Слышу, — одними губами ответил мальчик.
