Синичкин-Железный умер внезапно поздней осенью 1943 года. Он во второй раз заболел воспалением легких, но проболел недолго и, к удивлению, скоро стал поправляться. Правда, он очень ослабел, с трудом держался на ногах, ходил с одышкой, держась рукой за стенку штрека. Но он был необыкновенно бодр и все время чувствовал особенный прилив душевных сил, какое-то веселое, нетерпеливое возбуждение. Оно особенно усилилось после разгрома немцев на Орловско-Курской дуге и освобождения Красной Армией Орла. Теперь уже было ясно, что немцы проиграли войну и что окончательная победа является вопросом времени. Началось изгнание врага из пределов Советского Союза.
Синичкин-Железный не мог уже принимать участия в боевых действиях. Но он ни одной минуты не оставался без дела, горячо занимаясь разработкой планов операций. Он подавал советы, он вел журнал боевых действий, куда записывал — подробно и обстоятельно — все решения райкома и донесения об их выполнении; он принимал сводки Совинформбюро, сочинял листовки, все время возился возле несгораемого шкафа, приводя в порядок личные дела, агентурные списки, проверяя отчетность, и составлял рапортички расхода продуктов питания и боеприпасов.
Часто, с большим трудом добравшись до отдаленной пещеры, где помещалась рация покойного Дружинина, он присаживался на корточки перед фибровым чемоданчиком, надевал наушники и ловил Москву, стараясь услышать очередной салют. Слушать салюты сделалось его потребностью. У него появилось особое чутье, удивительный дар предчувствия салюта. Он угадывал его заранее: вдруг начинал чувствовать нетерпеливое беспокойство; и это беспокойство редко его обманывало.
— Сейчас будет салют, — говорил он и, надев наушники, начинал ловить московскую волну.
Выслушав приказ Верховного главнокомандующего, он торопливо пробирался в красный уголок, с тем чтобы поскорее отметить на карте освобожденные районы. Он отмечал их кусочком древесного угля.
Теперь карта Советского Союза была испещрена множеством кружков, черных извилистых стрел, как бы вылетевших из Москвы на запад и врезавшихся в расположение фашистских армий. Громадные пространства освобожденных областей, густо заштрихованных углем, со всех сторон нависали над линией фронта, образуя полуострова и заливы, каждый день меняющие свои очертания, неуклонно перемещающиеся на запад.
Под этой картой однажды и нашли Синичкина-Железного. Он лежал в луже крови, внезапно хлынувшей из горла, ничком, вытянув белую окостеневшую руку, в которой продолжал держать кусочек угля. Открытые глаза грозно чернели на белом прекрасном лице, и сизые губы просвечивали сквозь поредевшие усы тонкой, горделивой улыбкой.
А скоро в Голованивские леса ушел со своим отрядом Серафим Иванович Туляков.
Черноиваненко провожал его до развилки дорог. Была ночь, оттепель, легкий морозный ветер. Острый ледяной месяц стоял над степью. Яркая голубая звезда висела в темном небе, между месяцем и горизонтом, дрожа и переливаясь, как слеза. Степь еще по-зимнему молчала, по-зимнему лаяли где-то на селе собаки, но уже что-то весеннее чувствовалось в холодном, водянистом запахе тающего снега.
— Стало быть, Серафим Иванович, действуйте, — сказал Черноиваненко, останавливаясь. — Как любит выражаться наш многоуважаемый Леня, Гитлер уже едет с базара. — Черноиваненко прислушался. — И едет довольно-таки быстро.
Со стороны железной дороги слышался шум идущих поездов: один поезд стучал совсем недалеко — видимо, подходил уже к Одессе-порт, другой шумел еле слышно, где-то за горизонтом.
Иногда ветер приносил тревожные свистки маневровых паровозов. Высоко, невидимые в лунном небе, пролетали самолеты, и трудно было понять — немецкие ли это транспортные машины, перебазирующиеся с востока на запад, или советские ночные бомбардировщики, идущие бомбить немецкие тылы.
— Да, теперь уже недолго, — сказал Туляков.
Они пожали друг другу руку.
Кончался кусок жизни, который им суждено было прожить вместе под землей. Два года и три месяца. Много это или мало?
Серафим Иванович снял шапку и обнял Черноиваненко, всматриваясь на прощанье в его лицо. Освещенное поздним месяцем, оно казалось бледным, зеленоватым, сильно постаревшим. Подземная пыль, въевшаяся в морщины под глазами, придавала лицу землистый оттенок, но глаза блестели молодо, оживленно.
В степи несколько раз мигнул свет электрического фонарика.
— Хлопцы мои сигналят. Надо идти.
Туляков поправил под полушубком пояс, надел шапку, в последний раз стиснул руку Черноиваненко.
Прежде чем вернуться в красный уголок, Черноиваненко обошел все свое подземное хозяйство, посветил фонариком в опустевшие пещеры, где еще совсем недавно помещались отряды Тулякова и Дружинина. На каменных нарах стоял закопченный солдатский бачок с остатками каши, валялось несколько ветхих противогазов, разбитая коптилка, деревянная обкусанная ложка — следы недавней жизни. Но на всех этих вещах уже лежал слой пыли, и Черноиваненко с особенной остротой почувствовал, как быстро, в сущности, движется время, как сильно за последние дни изменилась обстановка. «Да, теперь уже скоро!» — подумал Черноиваненко.
Черноиваненко вспомнил первую новогоднюю ночь в катакомбах, вспомнил Валентину, Святослава, Синичкина-Железного, потом вспомнил Сергея Сергеевича, сержанта Веселовского, Дружинина… Он увидел их так ясно, во всех подробностях, живых, движущихся, разговаривающих… И может быть, в первый раз он испытал чувство невознаградимой утраты, такую жгучую жалость к этим навсегда ушедшим благородным, сильным, драгоценным людям, которые могли бы еще жить так долго и так прекрасно, что опустился на каменные нары и зарыдал.
53. Удушливые газы
В начале марта 1944 года немцы сделали попытку штурмом овладеть катакомбами и одним ударом покончить с подпольным комитетом Черноиваненко.
Огненные языки факелов метались под низкими сводами. Капли горящей смолы падали на шлемы немецких солдат, ворвавшихся в катакомбы.
Черноиваненко и Колесничук, которые в это время находились в штреке, не столько услышали, сколько угадали по странному колебанию почвы, что где-то недалеко произошел взрыв большой силы. Неподвижный воздух, как бы внезапно сжатый, сдвинулся и ударил в уши. Вслед за этим откуда-то со стороны «ежиков» потянул сквозняк. Пламя в фонаре заколебалось.
Они сразу поняли, что немцы взорвали «ежики» и вошли в катакомбы. Такой случай был предусмотрен. Примерно на половине пути между «ежиками» и штаб-квартирой, ближе к «ежикам», в самом узком и низком месте подземного хода, были заложены две сильные мины с автоматическими взрывателями. Стоило лишь зацепить тонкую проволоку, скрытую среди камней и засыпанную пылью, как обрушились бы шаткие своды и на несколько десятков метров завалили бы штрек. Но мины были заложены давно, года полтора назад. Сработают ли они? Может быть, перержавела проволока, отсырели взрыватели, наконец, разложилась самая взрывчатка?.. Черноиваненко и Колесничук бросились вперед по штреку, чтобы осмотреть и в случае необходимости исправить мины. Но немцы могли пустить вперед минеров. В таком случае следовало залечь в самом узком месте подземного хода и поодиночке истребить весь отряд противника, стреляя из темноты. Но они опоздали. Недалеко от заминированного места уже виднелся багровый свет факелов, угрюмо блестели каски и слышались очереди автоматов, из которых немцы палили наугад в темноту. Пули шныряли вокруг, шаркая по стенам и сбивая осколки ракушечника.
Черноиваненко присел за выступом стены, а Колесничук — за большим, недавно обвалившимся камнем.
— Жора, не торопись! — сказал Черноиваненко, надевая очки. — Бей наверняка. Будем давать по
