Но в вечность я смотрю спокойно и беспечно.Замкнулся синий круг. Все повторилось вновь.Все это было встарь. Все это будет вечно,Мое бессмертие — любовь,
1944
Дон-Жуан
Пока еще в душе не высохРодник, питающий любовь,Он продолжает длинный списокИ любит, любит, вновь и вновь.Их очень много. Их избыток.Их больше, чем душевных сил, —Прелестных и полузабытых,Кого он думал, что любил.Они его почти не помнят.И он почти не помнит их.Но — боже! — сколько темных комнатИ поцелуев неживых!Какая мука дни и годыНосить постылый жар в кровиИ быть невольником свободы,Не став невольником любви.
1944
Шторм
Издали наше море казалось таким спокойным,Нежным, серо-зеленым, ласковым и туманным.Иней лежал на асфальте широкой приморской аллеи,На куполе обсерватории и на длинных стручках катальпы.И опять знакомой дорогой мы отправились в гости к морю.Но оказалось море вовсе не так спокойно.Шум далекого шторма встретил нас у знакомой арки.Огромный и музыкальный, он стоял до самого неба.А небо висело мрачно, почерневшее от норд-оста,И в лицо нам несло крупою из Дофиновки еле видной.И в лицо нам дышала буря незабываемым с детстваЙодистым запахом тины, серы и синих мидий.И море, покрытое пеной, все в угловатых волнах,Лежало, как взорванный город, покрытый обломками зданий.Чудовищные волны, как мины, взрывались на скалах,И сотни кочующих чаек качались в зеленых провалах.А издали наше море казалось таким спокойным,Нежным, серо-зеленым, как твои глаза, дорогая.Как твои глаза за оградой, за живою оградой парка,За сухими ресницами черных, плакучих стручков катальпы.И впервые тогда я понял, заглянувши в глаза твои близко,Что они как взорванный город, покрытый обломками зданий.Как хочу я опять увидеть, как хочу я опять услышатьЭтот взорванный город и этих кричащих чаек!