«Пропажу» Решетов заметит, только когда снова обратится к файлам. Я сидел и думал: чем-то он занимается по сию пору, как пропел дверной звонок.
Дмитриев, начальник Галиной «девятки», организовал суровейшую охрану вокруг моей квартиры, пока суд да дело. Я поспешил к двери, но путь мне заступил парниша из его команды, долго рассматривал кого-то в глазок и только после этого открыл. На пороге в сопровождении такого же «костолома-дмитриевца» стоял невысокого роста сухонький старичок в старомодном, шотландской шерсти, пальто до колен; в одной руке он держал ореховую трость, в другой – снятую с лысой, как шар, головы шляпу.
– Ничего, что в неурочный час? Но полагаю, вам теперь не до сна. Чайком угостите старичка с дороги?..
Что-то в его облике кажется мне неуловимо знакомым, но я никак не могу понять, что именно…
«Привратник» принял у гостя пальто и шляпу, старичок церемонно поклонился:
– Герасимов Владимир Семенович.
Вот это да! Легендарный Геракл! Человек, с упоминания имени которого начинается изучение любого раздела банковского дела! Патриарх!
– Сергей Петрович Дорохов, – почтительно жму крепкую сухонькую руку.
– Весьма рад. С батюшкой вашим, покойным Петром Юрьевичем, был хорошо знаком и даже дружествовал, а с вами познакомиться – только вот когда довелось…
Ну конечно! Его фото я видел в семейном альбоме. Он там – в компании отца и еще каких-то людей… Впрочем, был на этой фотографии и молодой Константин Решетов…
Герасимов мельком заглянул в комнату, раскланялся со всеми, предварительно извинившись перед присутствующими, снова обратился ко мне:
– Сергей Петрович, не могли бы мы переговорить конфиденциально?
– Конечно, Владимир Семенович. Извольте в кабинет? – спросил я, невольно перенимая старомодную вежливость патриарха.
– Если вы не возражаете, нам удобнее будет на кухне, – улыбнувшись, ответил тот. – Чтобы с чаем никого не затруднять, да и…
– Как скажете.
На кухне Герасимов уселся за стол, совсем по-стариковски подпер голову рукой, наблюдая за моими манипуляциями с заварным чайником…
– Константин, тот тоже был мастер чаек заваривать… А вона оно как все вышло…
– Константин? – переспрашиваю я, но скорее для того, чтобы настроиться на предстоящий разговор. Думаю – нелегкий.
– Ну да. Решетов Константин Кириллович… Кришна… Решка… Орлович…
Или – как его теперь… – Старик тяжело вздохнул. – Я себе по-стариковски так смекаю: проиграл он, раз ты здесь. Крупно проиграл.
Вместо ответа пожимаю плечами… Дескать, вы – генерала вам – виднее…
– И вроде даже жалко его… Был бы жадюга сызмальства или просто бестолочь… А то ведь – умница. Боже мой, какой умница… Верно говорят: или люди время изменяют, или время меняет их… Кого – приспосабливает, а кого – и корежит… Да так, что от былого человека одна оболочка остается… А внутрь – и глянуть страшно, от темноты да пустоты той… И вместо ума остается хитрость… Извращенная, звериная, жадная, а все ж не ум… И – пропадает человечек… Совсем пропадает…
Разливаю чай в стаканы в старинных подстаканниках:
– Вам покрепче?
– Как себе.
– Я густой пью.
– Ну, значит, густой. А вареньица нету?
– Только песок.
– Тоже хорошо. Грешен, люблю сладкое. Да это общее у стариков: кровь по жилушкам уже совсем не так скоро бежит, вот сахарком и греешься…
Геракл отхлебнул осторожно:
– Хорош. – Сделал еще глоток. – А я, молодой человек, Сергей Петрович, по делу. И разговор у нас долгий завьется. Серьезный разговор. – Посмотрел выразительно на вытяжную трубу…
– Проверено. У меня тут такой спец – просто кудесник. Не сомневайтесь.
– Раз говоришь – значит, знаешь. Ну, слушай… Герасимов рассказывал два часа. Сам по себе рассказ был настолько интересен, полон такими деталями и подробностями, что не поверить ему было просто невозможно.
– За все – самая большая благодарность Ефиму Яковлевичу Хейфицу, Царствие ему Небесное… Хотя он и некрещеный был, да и неверующий, я так себе думаю, – Господь, он чистые души сам отличает да к себе берет… – закончил старик рассказ. – А голова у него соображала так, что завидуй не завидуй, а гений…
Ну а ты… Изучил я твои дела… Пока на азарте да на сметке выезжаешь, а знаний да опыта тебе – еще набираться… Хотя… Ты знаешь, как Решетов тебя назвал? Поэтом! Он, конечно, сволочь, но голова у него варит… А ты, Сергей Петрович, уже и не такой молодой… Как у Александра Сергеевича? «Года к суровой прозе клонят…» Решил, как, что, с кем?
– А что тут решать… Я сын своего отца. А он своего. Когда-то давно, видно, самый старший Дорохов решил за нас всех: Честь и Отечество. Старинный девиз семьи.
– Ну и слава Богу. Тогда давай говорить о деле. Ты вряд ли даже представить можешь, какая за мною да за тобой сила соберется… А вот решать будешь ты. Сам.
…Откланялся Владимир Семенович под утро. В прихожей вдруг замешкался, поднял глаза:
– Вот что я тебе еще скажу, Сережа… Скоро и Россия, и мир переменятся.
Очень скоро. Гораздо скорее, чем мы можем себе представить… Уж ты поверь старику на слово…
…Мои невольные гости все-таки уснули, примостившись кто где. А я сижу на кухне, курю. Еще один звонок раздался уже под утро.
Это была Галя Вострякова. Заглянула в гостиную, перевела дух и тихо прошла на кухню.
– Дорохов, у тебя водка есть?
– Должна. – Я заглянул в старинный резной буфет, вытащил графин, закрытый фигурной литой пробкой.
– Налей. Выбираю рюмку.
– Нет. В стакан.
Стакан Галина Петровна опростала по-мужицки, единым махом, выдохнула:
– Только моему благоверному не сказывай. Не любит он этого. Как он, умница?
– Выше всяких похвал.
– Дорохов… Нет больше Замка. И – ничего там нет. Сейчас уже головни догорают.
Неожиданно опустила лицо в ладони и разрыдалась враз, подвывая в голос, причитая что-то по-бабьи… Плечи тряслись, я обхватил их, женщина уткнулась мне в плечо и припустила пуще…
Выплакалась, подняла лицо:
– Вам, мужикам, не понять… Налей еще, кавалер хренов…
Выпила, спросила просто:
– Что же теперь будет, а?
Я вспомнил разговор с Герасимовым:
– Да ничего страшного. Жить будем.
– Жить?
– Жить. Долго. Счастливо.
…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.
Повозки, телеги с пленницами и добычей – все это осталось где-то сзади…
Впереди шла Орда – тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, алчущие крови, золота, власти… Они текли по равнине – грязные, грозные, раскосые… В желтых тигриных глазах Предводителя таилась спокойная ярость зверя, пришедшего в этот мир отнимать,
