Константин Кириллович улыбнулся:
«Пока – ничья. А ты не боишься, что в следующей партии я сделаю что-то подобное?»
«Не-а… Я чего-нибудь новенькое придумаю».
Сергей Дорохов еще в семилетнем возрасте понял: играть нужно по своим правилам. Чуть позднее он понял и другое: при этом нужно делать вид, что играешь по предложенным. А третье и главное, он, кажется, знал сызмальства: не нанеси вреда, не сотвори зла людям. Зло вернется к тебе тогда и там, где ты не ожидаешь, и урон будет страшен. Губителен. Смертелен.
Если Дорохов-старший кому-то и мог доверять полностью, то только Сергею. А это означает…
Кришна отхлебнул густого янтарного чая:
– Нет. Я не ошибся. Помните?.. «Не вливают вина молодого в меха ветхие…»
Тот, кого я выбрал, – человек другого мира и другого знания.
– Он молод?
– По сравнению и с вами, и со мной – да. И в то же время – как раз в возрасте деятеля. Китайцы называют это «возрастом собаки», когда человек теряет юношескую гибкость и приобретает твердость, необходимую для свершений. Но главное – он не рос при Сталине, как вы и я, и потому свободен от страха…
– От страха не свободен никто.
– Хм… Может быть… Я-то полагаю, что большинство искренних диссидентов семидесятых- восьмидесятых занимались словопрениями, как раз пытаясь избавиться от того, детского страха… В брежневское время не страх вел – осторожность и терпение.
– Терпение во все времена – удел гениев.
– Тогда наш народ уникален.
– У всех – своя «заноза» в пятке…
– Наверное, так.
– Этот человек – банкир?
– По профессии и образованию – да. Но не только… Как бы вам объяснить, Владимир Семенович… Если вы в нашем деле – цезарь, то он – поэт.
– Поэт, говоришь…
– Да.
– Константин… Но это действительно не по правилам… Кто-то, кроме него, может начать действовать?
– Да.
– Кто?
– Я.
– И все?
– Да.
– Ты готов?
– Да. Мне понадобилось время, чтобы… э-э-э… перестроить «боевые порядки». Сейчас это закончено.
– Когда предполагаешь начать?
– Через месяц-полтора.
– Почему не сейчас?
– Владимир Семенович, мы не договорили о главном.
– О деньгах?
– Именно.
– Ну что ж… Суммы я назвал. Может, подъедешь ко мне? Обсудим детали. И гарантии. Понятные и мне, и людям, которые ставят на банк. Во вторник?
– Подходит.
– Только… Константин Кириллович… Не знаю, какими соображениями ты руководствовался, когда делал ставку на канувшего в небытие человека, а моим… э-э-э… клиентам нужны значимые гарантии.
– Естественно.
– И мне тоже.
– Я понимаю.
– Ты ведь знаешь, Константин… Две ставки в этой жизни сделать нельзя.
Игра слишком рискованна.
– Или жизнь слишком коротка для такой игры.
Глава 19
Кришна проводил визитера. Вернулся в гостиную, не торопясь выкурил папиросу. Подошел к заиндевелому стеклу, полюбовался узором. Лес… Белый, сказочный, неземной… Но здешний, понятный. Лес…
«Лес-батюшка и накормит, и сохранит, и укроет… И характер нашенский от него, от леса пошел… Вот – стою на опушке, весь как на ладошке, а шаг-другой сделал – и нету меня, и не сыщешь… Аукайся… Кому хочу – отзовусь, кому не хочу – пропал… И сыскать здесь чужому не меня, а погибель свою… Болота, чащобы да баловни-лешии так закрутят, что не выберешься вовек… Так что бреди извилистым проселком, а спрямить не пытайся, только шкуру обдерешь, да ноги собьешь, да на тропку ту и воротишься, если не пропадешь вовсе… Прямо только вороны летают, а добрый человек дорогою да тропкою ходит: до тебя люди не глупые были, что те тропки топтали…» – Лицо старика, что говорил эти слова, он видел уже смутно: десятилетним пацаном был в подпасках в Подмосковье, куда мать отсылала его к родне на «подкорм». Лицо видел смутно, а имени не помнил совсем… Он запомнил другое: «Вот стою на опушке, как на ладошке, а шаг сделал – и нету меня».
А что там этот лис говорил о поэтах? Решетов опустился в кресло, включил магнитофон:
Поэт способен увидеть то, что для царей невидимо… Мысль красивая…
Решетов протянул руку и взял с полки книгу. Раскрыл: «Никогда Россия не была в столь бедственном положении… Внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие – все угрожало неизбежной погибелью земле русской… Исключая некоторые низовые города почти вся земля русская была во власти неприятелей, и одна Сергиевская лавра, осажденная войсками второго самозванца под начальством гетмана Сапеги и знаменитого налета пана Лисовского, упорно защищалась; малое число воинов, слуги монастырские и престарелые иноки отстояли святую обитель».
Константин Кириллович прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Он вспоминал разговор с Герасимовым. Но пытался восстановить не слова и не понятия, а ощущения… И кажется, не обманывался. Тем более, проверить… Мысль была глупа и проста одновременно; решение пришло мгновенно. Он снял трубку прямой связи с Гончаровым:
– Владимир Петрович, зайдите ко мне.
Снайпер ждал. Странно, но от неудобной позы затекли все мышцы. Именно странно: Али умел ждать, это было главным в его профессии; сам выстрел был всего лишь завершающим, причем не самым трудным этапом: ожидание было мучительнее. Али думал о том, что люди образованные совсем не годятся для такой работы: все ими знаемое и читанное в минуты вынужденного отрешенного уединения должно всплывать и казаться явью… К тому же уединение было еще и напряженным: в любой момент мог поступить сигнал от заказчика на выстрел, и тут словно менялась сама работа: снайпер сливался с оружием, становился его частью, мир он не ощущал вовсе, он чувствовал только себя и человека, ставшего его целью, словно они были связаны очень хрупкой, неразрывной, мучительной нитью, и именно выстрел мог разорвать эту нить и освободить их. Обоих. Порой… Порой снайпер завидовал собственной цели: его выстрел разрывал зыбкие
