— Милок, эта профурсетка порой отдается за гроши! — принужденно рассмеялся Лир, но глаза его остались зоркими и злыми. — Но нужно разделять саму власть и людей, пользующихся ею, словно дешевой шлюшкой! У этих сутенеров воображения хватает лишь на то, чтобы выбить из грозной барышни, превращенной в публичную девку, денежки на молочишко! — Лир не сдержался, выругался, вздохнул:
— Порой, когда смотришь на эту мелкотравчатую свору, на эту падаль, на эту камарилью придворной челяди, зудливых насекомых — тошно становится: ужель это происходит в великой непостижимой России? Жулики и авантюристы, косноязычные и велеречивые правят бал и расправу! Ум меркнет и отказывается понимать!
Глава 27
Лир перевел дух и продолжил, причем совершенно спокойно, равнодушно и выверенно, словно это не он только что произнес гневные слова «мошенникам в белых воротничках»:
— А на самом деле мы с тобой не только поприсутствуем, но и, как писали некогда в прессе, примем непосредственное участие… В подъедании разлагающегося трупа мертвого колосса. — Лир вздохнул, подошел к шкафу, взял коньяк, налил себе рюмку, сделал глоток:
— За кремлевской блошиной помойкой и прочими навозными тварями ох какие серьезные люди стоят! Эти не пощадят никого, ни страну, ни народ, все силы приложат, абы добить! Но и им противостоять станут гиганты, до поры за шторками схороненные… А что усмотрит публика? Как всегда: войну, взрывы, снова войну… Демонстративное убиение младенцев с матерями, трупы, на куски изорванные, кровь по тротуарам, да где — в столицах, городах и весях!
Власть никогда не задумывается о подобных пустяках, как «жертвы среди мирного населения», вернее… Люди эмоциональны и боязливы, но дело не в том… Как говаривал Федор Михайлович Достоевский, слеза одного ребенка способна превратить мирных допреж обывателей в стадо дикой сволочи, в орду, сметающую на своем пути все — обидчиков того ребенка, его родителей, братьев, сестер, маршевые роты, строения из стекла и бетона, восстановленные храмы, матерей с младенцами на руках… И кто остановит эту сволоту? Только силы правопорядка, подчиняющиеся как раз тем, кто скрыт в непроницаемой тени кремлевских беседок… М-да…
Скажешь, Фед Михалыч ничего этого не говорил? Ну, на нет и суда нет. Значит, опять стариковские бредни.
Лир присел в кресло, ненаигранно загрустил глазами, устало и обреченно пожевал губами, словно примериваясь к черствому и горькому куску одинокой старости, заговорил едва слышно, будто причитая:
— Так о чем я? Ну да, о барышне-власти, о больной шалаве, о шалашовке гнутой, лихоманке запойной, стервозе, гангрене, пустоши… — Лир закатил глаза, и тут лицо его преобразилось, он глянул на подчиненного лукаво, скоро, азартно:
— А что нас с тобой интересует, Глостер, в этом сучьем дерьмеце? Только одно: пока две команды мастеров, две армии, две своры псов шелудивых горлянки друг дружке будут сворачивать, подбрасывая человечьи трупы в огонь тысячами, тысячами тысяч, будто сухой хворост, мы с тобой затаимся… Победитель не получает ничего. Поле битвы принадлежит мародерам. Всегда. Ты готов стать мародером, Глостер, или тебя словцо коробит?
Глостер вежливо улыбнулся одними губами: мешать Лиру в разыгрываемом длясобственного тщеславия представлении он не смел, а подыгрывать не желал.
Лир, если и заметил этот холодно-змеистый ухмыл подчиненного, виду не подал, закончил, впрочем, на полтона ниже, спокойно и вполне здраво:
— Так вот, Глостер. На самом деле власть не продается, поскольку бесценна, а вот людишки, «жадною толпой стоящие у трона», хлебалово наше биндюжное, эти продаются, еще как продаются, с радостью, с «наше вам с кисточкой», прогибаясь так, чтобы клиенту было удобнее.
Глостер едва заметно передернул плечами, процедил брюзгливо, сквозь зубы:
— Мне кажется, в этом лапинарии клиенты уже все расписаны.
— Что?! Ты знаешь римское название борделя? Хм… Если так пойдет дальше, ты научишься понимать Шекспира. Ты прав, клиенты распределены. У этих. Но… любой бордель на том и стоит, что ему нужны свежие девочки… А музыку им заказывает тот, кто платит. Любую музыку, включая, похоронную. Я прав?
— Абсолютно.
— Ну тогда — вернемся к нашим баранам и прочему скоту. — Лир вздохнул-. — Дай-ка мне матерьялец, что нарыли твои хряки.
— По Маэстро?
— Да.
Бумаги Лир просмотрел быстро. Откинулся на стуле, прикрыл веки, помассировал переносье, брюзгливо, опустил вниз уголки рта:
— А ведь ты лажанулся, Глостер. Тогда. В прошлой операции. Ты допустил прокол. Ошибку. Грубую.
Глостер стоял перед столом молча, лишь обеспокоенно переминаясь на месте.
— А я, старый-травленый, пропустил ее — вздохнул' Глостер. — И тем утвердил.
— Вы имеете в виду…
— Только одно. Никто тогда не видел Маэстро мертвым. Ты понял? Никто. — Лир растянул тонкие губы в улыбке, но при пустом слезящемся взгляде и фарфоровой белизне зубов она выглядела жутковатым смертным оскалом. — Зарывая гроб, убедись в наличии трупа. — Лир пожевал тонкими блеклыми губами, словно смакуя несуществующий коньяк.
— Случай… — отозвался утомленный затянувшейся паузой Глостер.
— Случай — как эхо повторил Лир, — который может стать фатальным. Ты фаталист, Глостер?
— Не думаю.
Лир откинулся в кресле, рассмеялся, на этот раз скрипуче, жестоко:
— Тебе придется стать, им. Маэстро легок, как смерть.
— Он сошел с ума. Остается его отловить и вернуть туда, где его заждались.
В ад.
— Сошел с ума, говоришь? — вскинулся Лир. — Да, Маэстро сумасшедший! И он всегда был таким! Но это его сумасшествие сродни гениальности, чего о тебе, майн либер Глостер, не скажешь! И его участие в игре в той или иной степени может так поломать все славные расписные расклады, что… — Лир замолчал, волей пережигая гнев. — В одном ты прав: Маэстро нужно убирать с этого поля, убирать жестко.
Если потребуется, задействуй все контакты силовиков на всем побережье, задействуй всех! Я дам тебе людей Ричарда: они умеют работать. Быстро и результативно.
— Кому будут подчиняться люди Ричарда?
Лир пожал плечами:
— Только ему. Или ты забыл наши правила?
— Не забыл.
— С тобой будут люди Лаэрта. В полном подчинении. Мало?
— Умному достаточно.
— Вот и славно. Ну а что до правил… Правила надо выполнять, чтобы сохранить жизнь. Но побеждает в ней тот, кто устанавливает свои.
Глава 28
— Как видишь, я все продумал, а потому — ждет нас полный консенсус и общее взаимопонимание! — Лир, похоже, снова впал в агрессивное легкомыслие. Помолчал, по-птичьи склонив голову набок, посоветовал:
— И не ревнуй, мой славный Глостер, к власти. И Ричард и Лаэрт — мои резиденты, ты — мои глаза и уши. Ты единственный, кто знает, что я стою за двумя десятками операций. Ты и Дик.
Кстати, как он? Нервного потрясения от неудач не наступило?
— У Дика? — вздрогнул от неожиданности Глостер.
— Прекрати юлить и отвечать вопросом на вопрос! — В голосе Лира зазвучал металл. — Так что Дик?
