Тесак на треть меньше Кузьмича, но крепок, жилист, быстр… На губах – улыбочка… Капитан выглядит не оправившимся от ударов, потрясенным… Это только в кино по двадцать минут наворачивают друг друга тяжелыми предметами по голове… В жизни – хватит одного точного удара, чтобы человек «поплыл», причем в себя он придет не скоро… Вот только…
Вот только Кузьмич слишком расслаблен для человека в состоянии «грогги»…
Тесак этого не заметил. Он прыгнул.
Кузьмич молниеносным движением отбивает ногу, но летящее тело сшибает его на пол. Тесак мгновенно переворачивается, вскакивает на ноги. Его противник тоже на ногах. Всего в шаге. Тесак пытается ударить, но капитан уже сделал этот шаг и обхватил врага могучими руками…
Лампа сбита на пол, в комнате темно, на лицах противников только отсветы-блики с экрана продолжающего работать телевизора…
И крик истязаемой девушки, высокий, исполненный боли.
Руки капитана сомкнулись, огромная спина напряглась. Слышен противный хруст, голова Тесака откинута чуть назад. Руки разжаты, и тело безжизненно оседает на пол. Глаза еще живы, мозг еще работает, но позвоночник, судя по всему, переломан по всей длине, острые обломки реберных костей вошли в легкие…
Глаза смотрят на происходящее на экране и медленно мутнеют. Лишь темно-синие блики продолжают играть на лице мертвеца, искаженном жестокостью и болью.
Открываю дверь чуть пошире. Кузьмич делает движение, чтобы повернуться, и тут тело его дергается. Выстрелы звучат непрерывно…
Вся спина капитана в рваных пробоинах. Он еще пытается сделать шаг и падает навзничь.
В комнате стоит полная тишина. Кассета кончилась. Только бледное мерцание экрана.
Часть стеллажа у стены отодвинута, в комнату входит маленький человечек в черном поношенном костюмчике. В руках у него никелированный дамский браунинг.
Затвор откинут назад: он прострелял всю обойму.
Раскрываю широко дверь, вхожу в комнату и навожу на человечка вороненый ствол нагана.
Глава 23
Было бы побольше света, его полированная лысина, обрамленная жидкими седыми кудряшками, сияла бы и испускала зайчиков. Дедок-одуванчик.
Только меня уже не тяготят комплексы пионерского детства. Судя по посеревшему лицу старичка, он это понял.
– Как же так, Старик… В таких почтенных годах и такие грехи…
Внезапно лицо его разгладилось.
– Ты пистолетик-то опусти, мил человек, а то грех не на мне, на твоей душе останется…
Смотрит он мне за спину. Делаю два шага вперед, держа дедунчика на мушке: этот старый пердун способен на шалости. Не думаю, что он устроит сеанс кунг-фу, – да только раз пошла такая пьянка…
Встаю спиной к стене, дед с одного боку, я с другого… В проеме двери – Милая Марта. Баба действительно отвратная, тут Ленка не соврала. Заплывшее лицо, жирные складки шеи…
Они меня поймали.
Левой рукой Марта держит за волосы девчонку лет четырнадцати, в правой – раскрытая бритва. У шеи девочки.
– Подбери платье! – приказывает Марта. Девушка поднимает подол до груди.
Трусиков на ней нет.
– Ты только посмотри, какая красивая… Ты-ы, грубый мужик!.. Не жалко?..
Эта малышка сейчас превратится в кусок окровавленного мяса! Такое совершенство!..
– Брось пистолет, Дрон… Не искушай Милую Марту…
– Ну! – Зрачки Марты расширились, рука дрожит. Она касается лезвием щеки девушки, на ней мгновенно проступает ярко-алая полоска.
«Я знаю, ты бы не сдался… И они бы меня убили…»
– Ну!
Разжимаю руку, револьвер гулко падает на пол.
– А теперь двинь его ко мне, ногой.
Поддаю носком, револьвер плавно скользит по полу. Дедок прытко наклоняется, рассматривает, положив на ладонь. Другая рука уверенно сжимает рукоятку. Ствол направлен на меня.
– Марта, ты лезвие-то убери… А то не ровен час… Кровищи будет…
Баба медленно опускает руку с бритвой, проводя тупой стороной по животу девочки, до лобка. Та стоит не шелохнувшись.
– А ну одерни юбку! Понравилось перед мужиками красоваться!
– Иди, Марта, ступай. Доктор один заскучал поди…
– К девочкам? – Глаза бабы подернулись поволокой.
– К девушкам-красавицам, – пропел старикан, кривляясь. – Они теперь ваши…
Все… Дарю…
– Ах ты, моя крошечка! – Одной рукой баба по-прежнему держит девчонку за волосы, другой – оглаживает. – Пойдем, тебе будет хорошо, оч-чень хорошо…
Они вышли из комнаты.
– Спасибо, не подстрелил старичка… Я уж думал, мне крышка. Марта в самый раж вошла, помедли секундочку – не остановить… Уж ты бы с чистой совестью мне черепушку-то и прострелил… Ведь не промахнулся бы, а? То-то. Вот и я не промахнусь. Года мои, ты верно подметил, преклонные… Но рука, милок… Рука не забывает…
Как же мне добраться до него? Делаю шажок, крошечный.
– Стой, где стоишь. Времечко у нас еще есть. Чуток правда, но есть. Пока сюда ОМОН доберется. Пока Доктор с Мартою девочками натешатся… Доктору, ему бы мужичка, ну да чего не осталось, того уж нет… Ничего, обойдется… Когда малышки его вылизывают, Доктор страсть как любит… А уж Марта… Пусть позабавятся… Напоследок. Маленькие радости редки, а жизнь скрашивают, поверь мне, старичку…
Делаю еще шажок.
– А у меня, старичка, какая радость? Только и осталось, что с человечком поговорить, язык почесать, старое вспомнить… А поговорить-то и не с кем. Эти двое – сумасшедшие, им и так весело… Тесак покойный – туповат, самоуверен…
Князь – тот вообще за шута приписного меня держал, да и не доверял шибко…
– Князь, это Володя? – Еще крохотный шажок.
– Вот-вот, он Князь и есть.
– Выходит, правильно не доверял…
– Выходит – не выходит… Не веришь человечку – пусти в расход, и вся недолга. Проверить… Перепроверить… Выяснить. Шлепнешь одного, другой сыщется, а на душе-то спокойнее…
Еще шаг.
– И чего тебя уму-разуму наставляю?.. ан в том – стариковское наше удовольствие. Тебе уж не пригодится, а мне приятно.
Шаг.
– Вот так, мил человек, и бывает… Ты к людям с добром, с ласкою, они к тебе – с ножичком… Помнишь поговорочку? «Берегись козла спереди, коня сзади, а лихого человека – со всех сторон». А кто нынче не лихой, скажи? Раньше людишки другие были… Кто подобрее, кто поглупее… А кто – и посовестливее… Да загинули все, кротко загинули… Вот лихие-то и остались, и не переведутся…
Шаг. Не шаг – шажок, едва заметно, тихонечко.
– Не здешний ты человечек, ой не здешний… Ни к тому времени рожден, вот и крышка тебе приходит. А как же иначе-то? Вроде и разумник, и смел, и сметлив, а нездешний… Совестный больно, людишек любишь, а они – сор… Бог – тот всех любит, так ему по должности положено…
– А не боишься Бога-то?
Шаг.
– Как забоишься, коль никто его не видел? Да и любвеобилен он, глядишь, скостит грешки-то. –
