другую…
Буня сидел прямо напротив. Как сейчас вижу: губы скривила презрительная ухмылка, глаза темные, усталые… Может, мне и показалось, но, похоже, в них я заметила… разочарование.
Знаешь, я ничего не думала и ничего не решала. Словно что-то щелкнуло в голове, все окружающее будто сфокусировалось… Обшарпанная комнатенка с истертым ковром на полу, запах дешевого вина и табачного перегара, какие-то незнакомые мне полутрезвые пацаны и накрашенные девки, магнитофон хрипит что-то дурацкое…
Центровые, как же! Гадюшник детдомовский… И еще — запах мяса… Мяса, украденного у тех детей, что слабее…
Та самая энергия, что копилась где-то внутри меня… Нет, не думала я ни о чем!
Просто как стояла, так и врезала ногой под коленку этому длинному, Циркулю, что у двери. Он припечатался к стенке и сполз по ней: головой приложился о косяк.
Все вскочили: они ждали, что я побегу. Но я не побежала.
Первый же ринувшийся ко мне пацан получил растопыренной пятерней по глазам, потом — ногтями по щеке. Девке этой, Катьке Медвинской, врезала костяшками в нос, и она завыла приглушенно… Почувствовала, как кто-то захватывает руку, дернула, повернулась и словно бомба в животе взорвалась: я потеряла сознание.
…Когда пришла в себя, почувствовала, что спеленали меня крепко; с меня сорвали всю одежду, я лежала нагишом… Глаза мне завязали каким-то полотенцем, чьи-то руки шарили по телу…
— Ну что, Буня, начинай… — услышала я голос Булдака.
— Да эту сучку в самый раз ложкой откупорить, — подвыла Катька: видно, нос я попортила ей основательно.
— Ну, ты чего? — снова Булдак.
— Нет, — сказал Буня.
— Ну нет так и нет, — произнес Булдак хрипло. — А у меня на нее ох как стоит!
Потом — остальные, по очереди: Циркуль, Хриплый, Плохой…
— Я сказал: нет! Никому «нет». Девчонка молодец. А мы не звери.
— Буня, ты чего? Раз у тебя не стоит, то и нечего тут…
— А ну, заткнулся! Девка себя по жизни правильно ведет. За что ее ломать? Она права… Под всех подстилаться — хребет сотрешь!
— Это что, она, значит, благородная девица будет, а мы — шалашовки? Так, по-твоему? — возмущенно завизжала Катька.
— Булдак дело говорит: не хочет по-хорошему, пусть идет «на хор», в холопки! И нечего слюни тут разводить: подстилаться не подстилаться… Или с нами, или в холопки… Третьего не бывает, — произнес кто-то.
Все замолчали. Тишина была почти полной. Я лежала, зажмурившись… Нет, я не хотела плакать, не хотела, чтобы они видели… И чувствовала, как по щекам текут слезы…
— Буня… Ты не горячись… Правила ведь такие… — подал голос один из парней.
Снова стало тихо.
— Плохие правила, — произнес Буня. — Я их меняю. Девчонку — покормить и отправить спать. Никто ее не тронет. Я сказал.
— Ну ты до-о-о-стал!
Послышался хлесткий звук, грохот падения… Девки завизжали, загремела мебель…
Кто-то застонал…
Дрались ожесточенно. Потому что молча. Время от времени слышались только всхлипы и стоны боли…
Я почувствовала, как кто-то развязывает мне ноги, потом руки. Свет упал на лицо неожиданно: с глаз сняли повязку. Буня стоял надо мной; губы разбиты, нос припух… Дышал он тяжело. — Одевайся и уходи…
— Куда уходить? — не поняла я.
— Спать. Света тебя проводит.
Я окинула взглядом комнату: по ней словно смерч прошелся. Пятеро пацанов были избиты в кровь, девки стайкой жались у стены, со страхом глядя на Буню.
— Философ, где ее одежда?
Спокойный, невозмутимый парень пожал плечами:
— Порвана.
— Ладно, накинь что-нибудь, завтра найдем.
Вместе с Артюх я направилась к выходу. И еще я подумала: двое против пяти — совсем неважный расклад. Сегодня они победили, а завтра?.. Об этом «завтра» я думать не хотела. Больше всего я хотела спать.
Булдак лежал у стены; оба его глаза почти совершенно заплыли, лицо было превращено в месиво. Над ним склонился Философ:
— Глуп ты еще, Булдачок, чтобы Буню переиграть… Для любого человека существует всего два мнения: свое собственное и не правильное. И если свое подкреплено силой… А сила — у Буни. Да и как говорили древние китайцы — чтобы победить противника, не стремись стать сильнее, сделай его слабее… Буня это умеет, ты — нет. Так что не трепыхайся.
— Ничего… — прохрипел Булдак, выталкивая слова вместе с осколками зубов. — Я его достану… Я вас всех достану… И тебя. Философ, тоже. Дай срок.
Я как-то добрела до комнаты, прилегла на постель и провалилась в сон. Как в яму.
Глава 28
Первое, что я увидела, открыв утром глаза, был огромный букет роз. Лепестки были нежны и прозрачны, бутоны едва распустились… Я огляделась: в комнате никого.
Потом дверь открылась, появилась Медвинская, увидела розы, прищурилась зло:
— Не знаю, что такого в тебе нашел Буня, чего в нас нет… Но ты не задавайся, детка… Сейчас тебе покатило, а завтра, может быть, не покатит… Фортуна — девушка переменчивая: сегодня с тобой, завтра — с другой. Вот тогда ты и ответишь. За все.
— Будь спокойна, отвечу!
Катька зыркнула на меня с ненавистью и вышла, хлопнув дверью. Почти сразу дверь открылась снова: я думала, она вернулась, забыла что-то… Но это была Светка Артюх.
— Ну ты и спать сильна! — Подошла ко мне, посмотрела внимательно. — Что-то у тебя глаза блестят… — Приложила руку ко лбу. — Да у тебя температура!
Простыла, что ли? Подожди, я сейчас.
Она ушла, вернулась через минуту с тарелкой разогретого вчерашнего жареного мяса.
Есть я хотела зверски, запах был такой, что голова кружилась… Сглотнула, отвернулась:
— Я не буду.
— Ты чего?.. Не капризничай, тебе нужно…
— Я не буду. Я буду то, что едят все…
— Так все это и едят…
— Ври… Вы никакие не центровые, вы просто свиньи… Устроили тут… И отбираете у тех, кто слабее… Лучше с голоду подохну, но с вами не буду…
— Так ты… — Светка удивленно приподняла брови и — расхохоталась. — Так ты подумала, что мы с кухни мясо берем? У детей?
— А откуда же еще?
— Дура ты, Алька, необразованная. Хотя… Ладно, мясо, конечно, ворованное, но не с кухни. Наоборот, одного кулака на рынке в райцентре пощекотали, он нас и угостил. И если бы не Буня и пацаны, все в детдоме действительно бы голодали.
Уразумела?
— Как это — пощекотали?
— Ну припугнули, по морде слегка съездили… А тебе что, жалко? Кулачок этот где-то приворовывает,
