Водитель пожал плечами: дескать, вы — начальство, вам виднее. А только сам он родился да детство провел в лесах на Брянщине, в маленькой деревушке, у бабки с делом: родители погибли в Ташкенте в шестьдесят шестом при землетрясении. Про леших там, под Брянском, знали все: не задобришь, так и из лесу можешь не вернуться. Да и в Афгане в том — тоже свое: шайтаны, горные джинны.. Те вовсе грозные: раз решат пакость натворить, своим ли, местным, чужим ли, пришлым, — пиши пропало. А наши лешаки, эти баловные: просто из озорства закрутят, замутят путника, а там уже — как Бог даст: то ли откреститься от них да на дорогу выберешься, а то — так и пропадешь в лесу ли, в болотах тех…
На моею прибыли в восьмом часу. Дом. в котором расположились Егоровы, стоял крайний от леса: это облегчало задачу. «Эксы» выслушали приказ, скрытно оцепили хлипкое строение полукольцом, взяли под прицел все входы и выходы. Работенка предстояла непыльная — они бы справились в пять минут, но нужно было ждать приказ.
Краснов забрался в микроавтобус-фургон с аппаратурой, включил спецсвязь:
— Я Крас, вызываю Гаспара, прием, — Гаспар слышит Краса; прием.
— Готовность к акции.
— Вас понял, есть готовность. Ждите приказ.
— Есть ждать приказ. Коней сзязи.
— Конец связи.
— Егоров, ты чего такой сумрачный? — спросила Наташа, приподнимаясь на подушке.
— Да так…
— Нет, не так! Я хоть пару часиков вздремнула, а ты совсем не спал, я же вижу!
Вон, окурков полная пепельница!
— Минздрав предупреждает…
— Володя, прекрати! Что с тобой?! Тебя что-то тревожит.
— Нет.
— Не ври! Я что, не знаю, когда ты врешь? Да я это просто чувствую! И где ты бродил, пока я спала? Я же слышала, ты просыпался…
— Курить.
— А чего тебе здесь не курилось?
— Да захотелось вот выйти, — улыбнулся мужчина. — По самой что ни на есть нужде.
— Да? А почему у тебя глаза такие тревожные?
— Это с недосыпу.
— Так кто тебе спать мешает?
— Никто, малыш, не заводись…
— Да не завожусь я, Володька… Просто… Просто мне тебя жалко… Тебя мучит что-то, сильно мучит, и не только сегодня, ты думаешь, я не замечаю ничего?
Когда ты вдруг сказал пять дней назад нам с Алькой: «Собирайтесь!» — я ведь ничего у тебя не спрашивала, даже куда едем, я была просто счастлива, что хоть раз за столько лет уедем, отдохнем вместе… Подумала, ты устал, а тут, в тишине, развеешься, рыбку половишь, отоспишься и снова веселым станешь…
Знаешь, Егоров… Вот что я заметила: ты давно перестал быть веселым… Очень давно. Раньше, даже когда из Афгана в отпуск приезжал, у тебя улыбка с лица не сходила… Нет, я не то говорю, ты и сейчас улыбаешься обалденно, вот только…
Только глаза у тебя усталые, смертельно усталые глаза, и они никогда не улыбаются, и я совсем измучилась от этого… Не знаю, чем ты сейчас занят по работе, но нужно что-то делать, тебе или мне… Ведь у тебя колоссальное нервное напряжение, я же чувствую, оно копится, оно выхода не получает, и я боюсь, ты когда-нибудь просто свалишься — с инфарктом или чем похуже! Егоров, так нельзя!
Нельзя! Плевать я хотела на всю вашу контору и государственную безопасность в целом, если они так к тебе относятся, что ты улыбаться разучился! В конце концов, это нечестно быть таким и несправедливо, ни я, ни Алька этого не заслужили, Егоров… Так нельзя… Мы же любим тебя…
Наташа жалобно всхлипнула, отвернулась липом к стене, заплакала в подушку.
Егоров ласково поладил плечи жены, но сказать ему было нечего: Наташка была права, Полностью права.
Ночью он действительно выхолил. В комнату к Альке. Дочка спала, разметав льняные, выгоревшие на солнце волосы, обняв обеими руками подушку; губы с вечера так и перемазаны вишневым соком. Рядом, у стенки, полинявший плюшевый медвежонок: его Егоров подарил дочурке, когда той было еще два с половиной года, и с тех пор она с ним не расставалась. А на гумбочке, у кроватки, — черный игрушечный пистолет и десяток настоящих металлических гильз от мелкаша: девчонка не ходила в садик, Наташка таскала ее с собой в тир. Первоначально Егоров пытался протащиться, но жена произнесла иронично: Егоров, то. чем занимаюсь я, — просто спорт, а то, чем занимаешься ты, — совсем не хобби .. Пусть уж Алька привыкнет к тому, что оружие хоть и не игрушка, но я не орудие убийства!'
«То, чем занимаешься ты. — совсем не хобби…» Когда-то он считал, что это работа. Важная, необходима всем людям, живущим в стране. Это был его долг.
Вернее… Вернее, он и сейчас считал, что это его долг и что его работа необходима, вот только…
Да. Он сделал все правильно, но… Тот ли выбрал способ… В любом случае Наташка имеет право знать. Он не говорил ей ни о чем раньше, не желая загружать ее кудрявую головку лишними проблемами, но теперь… С тех пор как он написал подробный рапорт… Просто… Просто если он прав в своих выводах, а все указывает на то, что он прав. то никакое незнание не спасет его жену., . И — хотя об этом я подумать было страшно — и его малышку, Эти люди играют но своим собственным правилам. Ну что ж… А он станет играть по своим. Удар лучше встречать с открытыми глазами. Выстрел — тем более. Наташе нужно знать. Все.
Женщина оторвала от подушки заплаканное лицо:
— Егоров, прикури мне сигарету, что ли… Извини, что я так разнюнилась… Но, честное слово, это просто жутко ощущать, когда твой любимый мучается чем-то, а ты никак, никак не можешь ему помочь…
Владимир передал жене дымящуюся сигарету, закурил сам.
— Ты права, зайка. Я должен был тебе все рассказать раньше. Вот только я полагал, что все это наши, конторские игры… И еще — хотел убедиться сам… И в том, что не ошибаюсь, и в том… — Мужчина затянулся, спалив сигарету почти на треть. — По-моему, я совершил ошибку.
— По работе?
— Не вполне. Вернее…
— Егоров, чего ты не имеешь права говорить, не говори… Не нужны мне никакие военные или государственные секреты…
— В том-то и дело, что это тайна не государственная, а наоборот.
— Как это — наоборот?
— Антигосударственная. Вернее даже, антинародная.
— Егоров, вы свихнулись там все! «Антинародная тайна»! Такое впечатление, что без поисков всяческих врагов ваша контора просто болеет!
— Погоди, Наташка, не заводись… Наша контора, может, и не лучше подобных в других странах, но и не хуже, уж ты мне поверь на слово. Ни по методам работы, ни по всему остальному. Совсем не хуже. И как бы ни складывалась жизнь, понятие «государственная безопасность» существовало, существует и будет существовать всегда. Если мы не станем защищать наши интересы…
— Егоров, не устраивай мне ликбез! Я все понимаю, не дура! Но то, о чем трындят по радио с самого утра, — это полная придурь! Развалилось все, а среди этих старперов нет ни одной яркой личности!
— Наташка, ты о чем?
— Как это — о чем? Ты что, не знаешь?
— Не знаешь — чего?
— Вот блин! Да все утро передают! Я выбегала на Альку глянуть, в кухню наведалась, радио там не выключено, бубнит вполголоса…
Женщина подошла к висевшей в углу комнаты с незапамятных времен черной тарелочке, покрутила:
