Как там, почти по Пушкину? И надо же было родиться именно в этом веке? Вместо того, чтобы нежиться в постельке с королевой Неаполитанской, вести светскую жизнь в Париже, беседовать с одногодкой Бонапартом об обширных творческих планах похода на Россию, а по вечерам писать пространные донесения в Особенную канцелярию при Генеральном штабе[12], я пытаюсь жить здесь и сейчас по безусловному пушкинскому императиву: «Береги честь смолоду»… Глупо? Безусловно. Но это – принцип. Как пели мы когда-то?
Тогда, может быть, не так глупо? Ведь безусловные императивы существуют для того, чтобы человек познал свое место в этом мире и не утратил достоинства. Именно так. Я дал по тормозам и понял, что автопилот привел меня к любимому макаронному цеху, за которым громоздился шестнадцатиэтажный панельный скребонеб, в коем я снимал квартирку. Намерения мои были просты и сиюминутны, желания – пусты и тенденциозны. Когда у тебя нет ни куска хлеба, ни кус-ка картона под названием «паспорт», ни даже доброго имени, выручить могут деньги. А деньги как раз и хранились на гардеробе времен отца всех народов, завернутые в легкомысленную местную газетенку «Ку- пидон».
Нет, умом я понимал, что жадность сгубила не одного фраера, но сердцу – не прикажешь. Когда в жизни нет ничего светлого, кроме будущего, деньги греют. И не только самого обладателя, но и окружающих, потому как расстаюсь я с дензнаками легко и непринужденно, влегкую давая себя облапошивать ресторанным метрам, официанткам, бабушкам-старушкам на рынках, цыганкам, липовым нищим и прочему народцу, мотивируя для себя глупую дурость мудрым: может, для них оно сейчас нужнее?
Загнав машину в соседний проходной, вышел и побрел в ночь. К двери квартиры приблизился с неко- торой опаской. Вставил ключ в замок. Медленно повернул. И меня преследовало оч-ч-чень нехорошее чувство: страх. Больше всего я боялся, что обнаружу на продавленной софе нагую красотку без признаков жизни с очередным чулком вокруг шеи… Я сжал челюсти: губить девчонок ради
Света я зажигать не стал. Аккуратно прикрыл дверь, прошел в комнату, забросил руку на шкаф… Денег не было. Кое-как приволок табурет, встал, осматривая верхнюю крышку, провел ладонью. Пыли – пуд, денег – шиш.
На секунду замер, чувствуя, как холодные струйки стекают по спине. Нет, пустое: никого чужого здесь сейчас не было, подсознание среагировало бы чутко. Никого
Так и сидел, грязный, пыльный, ощущая противное сердцебиение и липкий пот на спине и под мышками, а внутренний голос издевательски вещал: «А ты еще в холодильнике посмотри, в холодильнике… Расчлененка – самое верное дело…»
Вот так люди и двигаются по фазе. «До свиданья, крыша, до свида-а-анья-а-а…» И не мудрено после всех напрягов. А если по уму? Ну да, все просто. Деньги могли взять: во-первых, не совладавшая с соблазном и алчностью тетка-хозяйка; во-вторых, случайная личность, у которой имелись ключи от квартиры (сын, брат, сват, внучатый племянник или племянница, соседка, ее муж и т. п.); в-третьих, обычный квартирный воришка. Тогда кому-то из них крупно повезло, сумма была очень немаленькая, а заявлять в милицию о краже я почему-то не хочу.
Есть и четвертый вариант, противный до омерзения. Деньги стырил неизвестный мне фигурант неведомой службы, но не той, что порешила меня мочить грубо и без затей; эта – со своим пиковым интересом: создать индивиду преодолимые трудности и побудить к действиям. Желательно глупым: дабы он заметался, как гамадрил в прериях, и
Ну, тогда мне нужно лететь из временного обиталища со скоростью пули: легавые потеряли след, и охотничек готов свистнуть борзую «на седло»: «Ко мне, Валдай! Зверь, зверь, ату!» Это в кино. А в жизни – просто отзвонить по мобильнику «от встревоженных соседей» и вызвать машину с мигалкой: вполне достаточно, чтобы сократить отрыв и заставить меня нестись во все лопатки с непродуманной энергией невесть куда, увлекая на себя обширную погоню.
И тут на меня накатила шальная вселенская злость на этих, вторых игрочков: приморили, гады, приморили! Оставили, мля, без копейки, дескать, голодный – злее будет. А положенный морскому офицеру паек? Даже в концлагере выдавали полноценное трехразовое питание: понедельник-среда-понедельник; недовольные митинговали у крематория…
Короче, я бодро шагнул на кухню, запалил свет, поставил чайник на плиту и мужественно открыл холодильник. Никакой расчлененки, скудный набор продуктов на месте. Только тут я почувствовал, как проголодался. Прошлым утречком в премилом подвальчике я только пил, как конь; закуску заменила беседа с умным и ученым профессором, а в каталажке принять по-человечески такую разносторонне одаренную персону, как я, не удосужились. Да и аппетита не было. Зато теперь есть.
А потому я наколол на вилку круг «Одесской», подставил под пламя газовой горелки и, в приступе здорового социалистического жлобства, со злорадством наблюдал, как жир с треском капает на горелку: тетушке-хозяюшке будет забота плиту отмывать, ну да деньги ей заплачены вперед за три месяца, а жилец съедет раньше, – пусть отрабатывает.
Извлек из холодильника непочатую бутылку «Посольской», с хрустом распечатал и щедрой рукой плеснул в стакан сто пятьдесят с довеском; как говарива-ли в отлетевшей студенческой юности: да отсохнет рука у себе недолившего! Хряпнул упомянутую емкость исключительно для полноты пищеварения и принял- ся за колбаску. Хряцал, уминал, старательно работая челюстями, желая набрать калорий впрок и прогоняя от себя верную, но малоприятную мысль: впрок нельзя ни наесться, ни напиться. Да и жить впрок не полу- чается. Или живешь, или мечешься загнанным зайцем. И не важно, кто тебя гонит: бандиты, спецура или скачущие по пятам, как озверевшие мустанги, цены.
Блин! Хоро-о-ошая водка! Эко меня повело! Был бы собутыльник, обязательно погундели бы «за жизнь», приняли бы по второй, а там, глядишь, и бежать никуда не захотелось бы…
Заварил чай, за такой любого спортсмена снял бы с трассы «по статье» самый либеральный антидопинговый комитет. Ну а мне на это кивать нечего: если что и снимет меня с «трассы», так только пуля. Сам я с дистанции не сойду.
Ну вот и все. Спасибо этому дому, а мы пойдем на север. И там переждем опасность. А когда все подохнут – мы вернемся.
Нет. Я решительно выпил мало водки. Появилась какая-то игривая и неуместная дурашливость, раз начал думать фразами шакала из «Маугли». Добавим. Пока есть что. Двести пятьдесят для кита – не доза, для блохи – не море. Для меня – в самый раз. Вот так. Гэкнуть напоследок, и – вперед. С песней: «В поход на чужую страну собирался король…»
Аккуратно прикрыл за собой дверь и посеменил вниз по лесенке. Выглянул из подъезда: тишина и благость. И снова, как и час назад в авто, на меня накатила глупая жалость: словно сейчас я был не я, а далекая, безличная звезда, с удивлением взирающая на неприкаянного субъекта мужеска пола, устремленного даже не в ночь, в никуда.
Так и есть, права звездочка. Идти мне некуда. И слезливо-пакостное настроение, то ли от перебора «огненной воды», то ли от зависти к темным ночным окнам мирно спящих семей, расплескалось в глубине груди щемящей тоской… Вместо того чтобы брести проходным к покинутой «Волге», я присел на затененную кустами скамеечку, откинулся на ней в полной расслабухе, изучая взглядом мириадозвездное близкое небо. К чему все наши метания, если мир так совершенен и единственно лишнее и вредное существо в нем – человек?.. Или он нужен как раз затем, чтобы мир
