– Документы, – хмуро выдохнул сержант, когда Ольга выбралась из машины. – Ты – тоже вылазь! – заглянул он в салон, запнулся на мгновение, рассмотрев меня, потом проговорил в том же ритме, чуть снизив тон: – Багажник откроешь.
Ну да, голос его если и изменился, то самую чуточку. Вряд ли сержанта испугал мой избитый вид: в любом случае такой фейс насторожил бы всякого мента, но… Стоит ждать худшего: раз уж исполнилась первая часть пословицы «с тобой заберут…», то и исполнение второй не за горами.
То, что мой побег из домзака, усиленный прощальным «оревуаром» по морде чиновному полкашу из управы, не остался незамеченным, это точно. Подсуетились ребятки, и, поди, уже и ориентировочка во всей красе подошла по частям и соединениям доблестной краснознаменной; даже если не учитывать столичные грешки, на вышку хватит: убивец, хам и террорист, свинтивший рука об руку с известным рецидивистом Козырем, да еще и морду набивший полковнику-администратору качественно и в рекордно короткие сроки! Одного я не знаю и знать не могу: меня вязать указано или мочить на месте? Впрочем, последнее распоряжение может исходить и от гаишного сержанта: кто в этом тихом омуте с кем повязан – тайна, покрытая мраком. Что-то сержантик стал неестественно прям, строг и немногословен, будто трехлинейку проглотил. Вместе со штыком.
И чары прелестной Ольги на него не действуют: пусть у нее и побито лицо, но, во-первых, заметить это с маху непредвзятым взглядом сложно, а во-вторых, ноги-то на месте остались! И – какие ноги!
Багажник я раскрыл, как и просили. Вынув ключ зажигания. А не так глупо, батенька, не так глупо с вашей стороны… Впрочем, «батенька»-сержант стоял теперь, глубокомысленно вперившись в багажник, заполненный на треть всяким водительским хламом, лежащим здесь без движений, дополнений и перетрясок, видно, с самого последнего техосмотра машины. На затылке выступила испарина, а в покрытой полевой кепочкой голове вертелся, надо полагать, лишь один вопрос, зато гамлетовский: быть или не быть?
Напарник сержантский оплошал: вместо того чтобы бдить и отслеживать, водитель безмятежно откинулся на спинку и, прикрыв глазенки, внимал орущему магнитофону; в песне большой Филя, муж Аллы, экспрессивно сообщал, что он кому-то что-то даст: то ли «чику», то ли «шику», то ли вовсе уж неприличный, но для бальзаковских женщин вполне вожделенный предмет.
Солдатики тоже не походили на эсэсовцев, даже киношных; они-то как раз на девушку отреагировали штатно: откровенно пялили глаза. И хотя Оленька была старше срочников годков на десять, а то и на все пятнадцать, ребятишки вожделели, да и посмотреть было на что. Нет, они бы отреагировали, если бы ситуация не вписывалась в
Сержант был явно не Рембой: наметившийся животик, бегающие глазки… Нет, крутилась у меня мыслишка: может, ряженый от соседской конторы? Но потом ушла, потонула в недрах подсознания: дряблая ряшка служивого, казалось, на веки вечные пропахла малиновым тещиным борщом, тестевой самогоночкой на пользительной траве зверобое, жениными байковыми трусами, кислой капустой, пельмешками, «жигуленком» за полцены, ученическими причиндалами сына-троечника и прочими радостями сытого и долгого существования среднего провинциального россиянина со скромным достатком в виде поборов на дорогах. Но и у сержантов проскакивают шальные честолюбивые мыслишки… Действительно: плох тот сержант, который не мечтает стать старшим сержантом! Поэтому бдить за ним я старался деликатно, но зорко.
А лицо сержанта-семьянина все каменело. Он еще раз окинул меня рассеянным, даже слишком рассеянным взглядом… Служивый задумчиво мял водитель-ские корочки Ольги Фроловой, а я пытался постичь ход его мыслей. Кусочек лакомый, нечего сказать! Сеструха известного бизнесмена-авторитета, сидящего в домзаке в Германии, рядом с бежавшим из местного узилища убийцей! Красиво, добротно, хорошо!
В том, что меня он признал, сомнений уже не было: проскользнуло в глазах нечто, пусть на мгновение, словно он увидел вживе Евгения Петросяна, готов был расплыться в улыбке, да врожденная аристократическая деликатность не позволила лезть к любимцу публики с возгласами и слюнявыми поцелуями.
– Возьмите. – Сержант протянул ксиву милой Ольге, даже забыв для достоверности попросить взятку. – Можете ехать. – И застыл столбом с непроницаемой мордой лица, вместо того чтобы, как следует по неписаному протоколу, вразвалочку заперемещаться к автоматчикам на обочину.
Ага! Поворачиваться спиной ко мне он просто-напросто боится; а это означает, и чваниться не станет, постарается отправить восвояси, надеясь, что клиенты ничего не заподозрили. Скажем, позволит нам загрузиться в дорогущий иноземный драндулет и – велит бойцам-ореликам шмальнуть навскидочку по отъезжающим особо опасным супостатам! Нет, понятно, по колесам, но «калашников» машинка хотя и простая, а все же требующая в обращении опыта, сноровки и пристрелки. А в том, что пятнистым паренькам удалось вдоволь натешиться с автоматами на полигоне, я что-то здорово сомневаюсь. Куда ни кинь, всюду клин.
Мыслишки мои скакали бестолково, аки беспородные горбунки по дорожкам аристократического ипподрома, да и думать я более не хотел. Ребятишки с автоматами – в пяти шагах от меня. Смертоносные машинки болтаются у одного на плече, у другого на пузе, но стволом вниз. Скорее всего патронов в стволах нет. Хотя на «скорее всего» рассчитывать глупо, но надеяться можно.
Сержант отошел-таки на шажок и собрался все же развернуться и, зажав страх в кулак, мирно и неспешно потопать к автоматчикам на обочине. Пора.
Удар снизу в подбородок! Не дожидаясь, пока гаишник завалится на спину, как щелчком сбитый с веточки жук, прыжком рванул к солдатикам. Наличие оружия их подвело: вместо того чтобы лезть в рукопашку, один бестолково вытягивал автомат из-за спины, другой неловко дернул ремень так, что ствол уперся в белый свет, и нервически задергал затвор…
Я ударил коряво, но сильно: ближайшего кулаком в переносицу, того, что чуть поодаль, ногой в бедро. Выхватил из кармана пистолет, мигом наклонился, приставил ствол к черепу, чтобы не вздумал геройствовать, и, сдернув автомат с плеча, зажал в своей пролетарской руке, эффектно щелкнув затвором. Наставил ствол пистолета на водителя в машине; тот вскинулся было, да, разглядев направленное на него оружие, послушно уложил руки на баранку: дескать, мое дело шоферское. Глянул на нечто лежащее на сиденье, лицо его малость обмякло, но особливо не обеспокоился. Понятное дело, с поправкой на то, что абсолютно спокойных людей под направленным на них оружием я не видел никогда. И сам к ним не отношусь.
Я тем временем упер ствол трофейного «калаша» в спину получившего по носу солдатика:
– Аккуратно, за ремень, снял оружие и положил на землю. И пять шагов назад. В темпе.
Ни о каком сопротивлении он не помышлял: только поднялся на четвереньки, зажимая кровящий нос обеими руками; автомат бесполезной железкой так и остался болтаться на шее. Парень все выполнил в точности: никому неохота класть голову на срочной службе да на чужой войне! И не важно, что война мечется на просторах родной страны уже который год, – для этих пацанчиков, что в школу пошли с введением антиалкогольного указа, и эта война – чужая! Почти как страна, держащая их то ли за нелюбимых пасынков, то ли – за пушечное мясо… А другой они и не знали.
Получивший первым «по бороде» сержант замычал нечто нечленораздельное, перевернулся на пузо и попытался привстать на четвереньки; я добавил ногой, и он упал ничком.
– Ты сошел с ума! – взвизгнула тут Ольга, глядя на меня расширенными от ужаса зрачками.
Пояснять ей весь ход моих мыслей, приведших к столь неприятным действиям, не было ни времени, ни желания.
– В машину, за руль, живо! – командным голосом рявкнул я.
Вприпрыжку (раненая нога пульсировала острой болью) дотрусил до служебного «жигуленка», ударом автомата вывел из строя рацию, с мясом выдернул блок зажигания. Гаркнул на водителя:
– Оружие!
