убедительности и ружьишко осталось у меня под рукой. Чего им рыпаться на пулю? Никакого резону, по правде говоря.
Плеснул себе коньяку, поднял посудину.
– Ну что? Как говаривала проститутка в одной комедийке, за наше случайное знакомство! – не без пафоса произнес я. И опрокинул свой коньячок.
Мужики тоже долго ломаться не стали: один за другим маханули семидесятиградусного спиртягу влегкую, привычно, отдышались. Потом один молвил:
– Закурить бы…
– Смолите. Меня зовут Игорь, – соврал я.
– Василий, – произнес тот, что сидел ближе. Добавил с неясным смешком, кивая на напарника с лицом, изрытым когда-то юношескими оспинами: – А этот, покоцаный, Колян.
Мужики повозились по карманам, задымили «примкой». Я тоже полыхнул спичкою, закуривая, и, обозрев как бы со стороны легкую странность ситуации, хмыкнул:
– Хорошо сидим. – Помолчал, добавил: – Вот что, отцы, вы, выражаясь по-ученому, стрелку проиграли вчистую, вам и ответ держать. Слушаю.
Хмель настиг первым Василия.
– Да какой на хер ответ! Не знаю, кто ты деду, а только сволота он. Сука и пидор!
Кто бы спорил, но не я. А Василий уже завелся в пьяном запале:
– Ты можешь жилы из меня тянуть, а Смирнова я достану! За вышку под падлу пойду, но достану!
– Чего так? Насолил шибко?
Василий потупился: говорить не говорить… Тут вступил Колян:
– Да чего там, – маханул он рукой. – Вчера этот потрох сучий девку вот его, – кивнул на напарника, – снасильничал.
– Ну?!
– Вот те и «ну»! Уж не знаю, кто ты, паря, будешь, блатной или бандюган, а тока по всем понятиям – беспредел это! На любой зоне за это старого пердуна раком поставют: девке одиннадцать лет всего!
Папашка Василий сидел такой, что на него смотреть было жалко. А Колян продолжал:
– Гулевал он с чегой-то: накупил в «Америке» всяко-разно, погрузил в свою мотоциклетку… А Олька Васькина как раз с магазина шла. Вот и приманил, старый козел, шоколадкой! Посадил в коляску и – в лесок.
– Так чего ж вы вчера не наехали? Могли бы и с милицией, раз такое дело…
– Да Васька сам седни только узнал. – Колян вздохнул. – Видать, молотило у дедка немаленький, девка болеет, за живот держится… Наська, Василия жена, и пристала к ней седни с ранья, что и как… Ну девка и раскололась: дескать, дед Смирнов шоколадку ей дал, а потом велел трусики снять и с писькой его играться… А уж потом… Тьфу, сволота! – сплюнул Колян. – Удавить такого мало! Детки, они ж до сладкого охочие, вот и польстилась на шоколадку… А зарплату мы год не видали, а от картохи той с души воротит…
Василий слушал другана и не замечал, как слезы катятся одна за другой по лицу. Скверно, когда мужики плачут. Совсем скверно.
– Я предлагал Ваське сразу в ментовку заяву подать, на зоне ему за эти художества очко бы весь срок рвали! Да… – Колян махнул рукой. – Времена нынче – то ли посадют, то ли отмажется, а девку навек ославят. Этот Смирнов не простой дедок… Вот мы и решили сами: прийти втихаря и удавить.
– А чего не явно? Вкатили бы картечи из ружьишка…
– Да? Сидеть за старого тоже охота невелика. А так – придушили бы тишком да дом его подпалили: поди до-казывай! А еще… На дедка не очень-то рогом и попрешь: как-то селивановские на него возбухли, так он шестерых пораскидал, что котят, да еще кому ребро, кому руку поломал… Такого шатуна только засадой и взять можно… – Колян осекся вдруг, глянул на меня жалко, заопасавшись, что слегка разбавленный спиртяга сыграл с ним злую шутку: разболтался он, а теперь этот и сдаст его Игнатьичу с потрохами…
Ладно, мужики – не бойцы, но хоть попытались! А что до Ольки этой, так не задержись дед с ней, не выпутаться бы мне из тонкой капроновой паутины!
– Вот что, мужики. С дедом вам расчеты больше чинить не надо.
– Да? Это по-каковскому же решению?
– Кончил я деда.
– Как – кончил? Убил?
– Можно и так сказать. В ментовку не заложите?
– Да чего нам… Да мы…
– Ну тогда подите гляньте: в сарае, под дерюжкой. – Я кинул мужикам ножик, они мигом освободили ноги. Вышли, покачиваясь, из дома, посеменили к сараю, сняв указанный мною ключ с крючка. Долго возились с замком, скрылись, появились через минуту, озадаченные, притихшие: одно дело – по куражу на дело идти, другое – воочию готового жмурика узреть.
– Остыл уже, – произнес Василий, уточнил: – Холодный.
– Сдох, собака, – произнес Колян. Посмотрел на меня по-новому, с большей даже опаской: – Ты извини… уважаемый… Могли бы угрохать тебя вместо деда.
– Вот это вряд ли, – хмыкнул я.
– Так ты нас это… отпускаешь или как?.. – спросил Колян, продолжая поглядывать на ружьецо.
– Да идите с миром. Только… Вы уж не закладывайте меня, такого хорошего, а?
– Да что мы, басурманы? Ты ж эту суку старую завалил, а мы тебя – заложим? Чай, русские люди, здешние.
– Вот потому и прошу душевно, что здешние, – вздохнул я.
Пора было отрываться. Куда? Мысль об этом была неуместной, ибо бодрости не прибавляла. Зато другая была как нельзя кстати: уверенности, что мужички не проболтаются где случаем, по хвастовству или пьянке, – никакой. Только одно чувство надежно замыкает рот замком – страх. Ну а раз так – выступлю-ка змеем-искусителем. Да и добру – не пропадать.
– Да… Вы вот что, мужики. У Смирнова этого денюжки немалые заныканы в доме. Вы бы пошуровали, глядишь, отыщете.
Оба смотрели на меня странно, по-бараньи, не то чтобы недоверчиво, а скорее просто тупо: с чего, мол, щедрый такой?
Наконец Колян, он был посмелее и посметливей, спросил:
– А самому чего? Карман жмут?
– Недосуг. Идти мне надо. Времени у вас немного, рассвело совсем, не ровен час, заглянет кто. А там у деда – тыщи! Долларов!
Азарт и алчность подстегнули мужиков, как плеткой. Лишь опять тот же Колян на крыльце обернулся, долго и вдумчиво смотрел мне в глаза: не учиню ли чего смертного? – уверился, что не учиню, и – скрылся в доме. Василий тоже запнулся на пороге, чуть помедлил, спросил:
– А ты все ж кто будешь-то?
Кто я? Самому бы узнать, да не у кого.
– Странник.
Зашел в сараюху. Глянул на труп, на убранство сарая. Закурил, бросил спичку на кучу пропитанной соляром ветоши, ногой опрокинул канистру с бензином. Не дожидаясь, пока занявшийся огонек добежит до первой бензиновой лужицы, быстро вышел, миновал ворота и направился к лесу. Уже у опушки услыхал тяжкий взрыв: ухнула канистра, разметав огонь, и сарай занялся сразу. Я усмехнулся невесело: ломать – не строить. Успели мужички казну найти – их счастье, не успели – впору ноги уносить. Сгорела хата – гори и забор!
Глава 48
Лес казался бесконечным. Я брел по нему уже который час, ориентируясь по солнышку. Береженого Бог бережет: мне нужно было уйти как можно дальше от мест, где я нарушил все законы и статьи УК, какие только возможно. Мне нужно было где-то отсидеться. Еще лучше – отлежаться. Хотя бы затем, чтобы подумать, что происходит и что мне доґлжно делать. Такое место я знаю, и не одно. Во- первых, Шпицберген. Во-вторых, Каймановы острова. Но ни там, ни там меня, к сожалению, никто не ждет.
