крестик.
Эли Вуд, Нижний Орлеан, математик; домашний адрес: 108 Луизиана В-4088; увлечения вне работы: сказочные шахматы…
9
Никто его здесь не знал, и он испытывал глубокое смирение, вытекающее из факта, что можно вот так просто идти по Дорогам Нижнего Денвера среди людей, не подозревающих, мимо кого проходят. Дороги, забитые военными, и никто даже не взглянул на маленькую, невзрачную фигуру, шагавшую центральным трактом. Это было второе испытание, более трудное, пожалуй, чем первое. Уничтожение символов собственного прошлого прошло опасно легко, породив искушение, ибо теперь он знал, что все вещи — просто иллюзия, и знал, насколько легко было бы проткнуть мыльный пузырь Вселенной.
Умереть он не мог, потому что его мысли продолжали бы жить дальше. В начале было Слово и в конце тоже будет Слово.
Ему хотелось домой, но сначала он должен был пройти это испытание, а ближайшим подземным городом оказался Нижний Денвер. Документы открыли ему доступ внутрь. Он предъявил их так, словно был обычным человеком, и в своем смирении решил стараться и дальше выглядеть таковым. Только его мысли, мысли Бога, будут сиять между звездами — иллюзорными звездами в иллюзорной Вселенной, которую он мог бы уничтожить…
Это было испытание. Никогда больше он не должен пользоваться своей мощью. Как же часто тот, второй Бог, должен был испытывать желание уничтожить Вселенную, которую сам сотворил! Однако он удерживался от этого, значит, должен удерживаться и доктор Эмиль Пастор.
Он по-прежнему будет называть себя доктором Эмилем Пастором, это входит в программу воспитания смирения. Он никогда не умрет. Умереть может его тело, но разум — никогда.
Все эти военные на Дорогах — насколько благодарны были бы они ему, зная, что существуют лишь благодаря милосердию доктора Эмиля Пастора. Ну что ж, они этого так никогда и не узнают. Гордыня была ловушкой, он вовсе не хотел оказаться на алтаре.
Таким алтарем, оттеняющим славу доктора Эмиля Пастора, был небосвод.
Муравей выполз из щели и направился к Дороге. Пастор проводил его взглядом, до его убежища. Даже такой муравей…
Сколько он уже находится здесь? Наверняка, долго. Он прошел испытание смирением; ничто не заставило его открыться военным из Нижнего Денвера, и сейчас он больше всего хотел оказаться дома. Пастор надеялся, что жена не заметит перемены… Она должна по-прежнему думать, что он — ее дорогой Эмиль, и дети никогда не должны догадаться, что он уже не их Па, а кто-то совершенно другой. Он сможет сыграть эту Роль. Внезапно он почувствовал прилив нежности к ним, хотя и знал, что все они только видения.
Они могли бы исчезнуть… если бы он этого захотел. И потому он никогда не должен этого хотеть. Он будет милосердным богом. Пастор верил в принцип самоопределения, вмешательство было ему противно.
Прошло уже достаточно много времени. Он поднялся на Дорогу, которая повезла его к одной из станций пневмовагонов. Заняв место в вагончике, он взялся за поручень — ускорение плохо действовало на его желудок — и откинулся назад, ожидая, когда пройдет дурнота.
Все, прошла. Спустя пятнадцать минут он вышел у Ворот, где стояла наготове группа мужчин в форме. Увидев его, они среагировали едва заметным возбуждением. Впрочем они были слишком хорошо вышколены, и ни одна рука не потянулась к пистолету.
К ним шел Бог.
Камерон обедал с Нелой. Он разглядывал ее спокойное, дружелюбное лицо, зная, что даже в нем не найдет для себя утешения. В любую минуту плоть могла сползти с ее головы и…
Из динамика доносилась приглушенная музыка, комнату наполнял запах свежих сосен. Камерон взял ложку, отложил ее и потянулся за графином с водой.
Вода оказалась теплой и солоноватой, и его вкусовые железы среагировали мгновенно, однако он все-таки сумел поставить стакан на место, разлив всего несколько капель.
— Нервы? — спросила Нела.
— Просто усталость.
— То же самое было вчера вечером. Тебе нужен отдых, Боб.
— Может, возьму несколько дней, — ответил Камерон, — не знаю…
Он вновь попробовал воду. Она была холодна и очень горькая.
Камерон резко отодвинул стул.
— Полежу немного. Все в порядке, не вставай. Просто немного болит голова.
Нела знала, что он не любит, когда его жалеют.
— Позови меня, если что-нибудь понадобится, — бросила она вслед Камерону. — Я буду рядом.
Он поднялся по лестнице наверх и лег на кровать, которая поначалу была просто мягкой и удобной, а потом вдруг стала настолько мягкой, что он начал проваливаться в пуховую пустоту, ощущая, как желудок подступает к горлу, словно в лифте…
Встав с кровати, он принялся ходить по комнате, не глядя в зеркало. Последний, раз, когда он это сделал, от его отражения по стеклу побежали круги.
Он ходил кругами и внезапно заметил, что все время смотрит в одну сторону и видит перед собой одну и ту же картину. Это была вращающаяся сцена.
Камерон остановился, и комната зашаталась. Найдя стул, он закрыл глаза и попытался отрешиться ото всех внешних ощущений.
Галлюцинации или действительность?
Если галлюцинации, то опасность больше. Имеют ли Сет и Бен Дю Броз какое-то отношение к этому? Их намеки на попытку покушения… Они явно пытались отвлечь внимание от более важных дел. В другое время он, возможно, даже поверил бы им, но эти галлюцинации…
Господи, как трудно сосредоточиться!
Может, все так и задумано, чтобы он не мог четко мыслить?
На поверхность выплыли полуоформленные мысли. Он должен делать вид, что верит, будто эти… приступы?… носят чисто субъективный характер. Нужно вести себя так, чтобы они поверили, будто их затея увенчалась успехом…
Однако он знал, что это психическое вторжение объективно.
Он знал, что стал объектом преследования. Другие не замечали, что творится с ним. Преследователи были хитры, они поставили себе целью довести его до безумия — но почему? Потому, что он обладал ценной информацией? Или сам он ценный, незаменимый человек?
Все это подводило к единственному выводу: ему грозит паранойя на почве мании преследования.
Камерон осторожно встал, прищурился. И накатило снова, как всегда, неожиданно.
С посеревшим лицом, медленно, ступенька за ступенькой, он спустился вниз. Увидев его, Нела испуганно вскрикнула.
— Боб, что случилось?
— Я лечу в Нижний Манхеттен, — процедил он помертвевшими губами. Там есть врач, с которым я хотел бы посоветоваться… Филдинг.
Она быстро подошла к нему и обняла.
— Дорогой, я ни о чем не спрашиваю.
— Спасибо, Нела, — сказал Камерон и поцеловал ее. Потом он вышел к вертолету. Он вспомнил сказку о маленькой Русалочке, сменившей рыбий хвост на человечьи ноги. Ей пришлось дорого заплатить за это: она ходила словно по ножам, которые, хоть и были воображаемыми, причиняли не меньшую боль, чем настоящие.
Щуря на каждом шагу глаза, Камерон направился к ангару.
