затем ушла оттуда, считая себя не оцененной по заслугам.
Изготовление подделок стало ее местью. — Тут в усмешке Клэр появилась злость. — Ну а аборт — моей! Видите ли, Рори стал поговаривать о ребенке, о сыне, разумеется; ведь он бы был наполовину Баллетер, наполовину Драммонд.
— Он смотрел на меня, как на племенную кобылу — с наилучшей из возможных родословной! Все острил, что надо меня «покрыть», непристойно потешался, гадая, кого бы это подыскать на роль «возбудителя». — Голос Клэр звучал отстраненно, бесстрастно, равнодушно излагая факты. — Но многие месяцы он ко мне не прикасался: ни разу с той самой ночи, когда он меня изнасиловал. — Она подняла взгляд на врача; ее глаза, в обрамлении теней, сверкали ледяным блеском. — В этом совокуплении не было любви, только ненависть и презрение. Он использовал меня.
И Клэр надолго замолчала. Психоаналитик подождал немного, лотом спросил:
— Итак, Дениз позвонила Рори?
— Да. Он был удивлен, но и обрадован. Сказал, наконец-то я взялась за ум. Дениз заехала за мной, сказала Рори, что мы вернемся к ужину, и повезла меня к акушеру. Это оказался молодой человек; очень опытный гинеколог, но основной доход имел от абортов. По-прежнему запрещенные во Франции, они там дороги. После операции мне позволили передохнуть пару часов. Затем в пять часов появилась Дениз, чтобы меня забрать. Доктор дал мне болеутоляющее. Когда мы приехали домой, Дениз сказала Рори, что у портнихи мне стало дурно и что мне нужно отлежаться. Рори уже куда-то убегал, и вникать ему было некогда. Я отправилась в постель, где и провалялась целые сутки. Потом поднялась, и жизнь потекла, — снова кривая усмешка, — по-старому.
— И что вы после всего этого чувствовали?
— Облегчение.
— Не испытывали чувства вины?
— Нет. Только не это. Вовсе нет. Я сделала то, что должна была сделать. Все очень просто. Мысль о ребенке была противна мне, и несравненно больше, чем сам аборт. Я понимала это так: хочу избавиться от некой раковой опухоли, чтобы спасти свою жизнь.
— Почему вы сказали мужу об аборте?
— Из мести. Так я решила покарать его! Он представить себе не мог, — снова кривая усмешка, — что какая-либо женщина может по своей воле избавить себя от его ребенка! Это сильнейший удар по его самолюбию. Вот почему я ему об этом сказала. — Кривая усмешка исчезла, лицо снова приняло неживое выражение. — Я знала, что он никогда мне этого не простит.
— Вам не нужно было прощение?
— Только не его прощение! Я больше не хотела иметь ничего общего с этим человеком.
— Как он воспринял, когда вы ему все рассказали?
— Сначала изумленно уставился на меня. Он был глубоко потрясен, это было очевидно. Никак не ожидал, что я могу проявить столько хладнокровия. Думал, что я по-прежнему влюблена в него, что я не посмею избавиться от ребенка — его ребенка! Потом спросил, почему я так поступила.
— Потому что ненавижу тебя! — сказала тогда Клэр со всей страстью, которую еще сохранила в себе. — Мне ненавистно твое лицо, звук твоего голоса, само твое присутствие! Мне ненавистен звук твоих шагов, твоя самоуверенность и само влюбленность, твоя убежденность в собственном совершенстве! — Глаза Клэр жгли Рори ледяным лучом. — Но так как ничто тебя не изменит, ты не сможешь понять, что эта… операция — так или иначе твоя вина. Ты методично убивал мою любовь, вот почему я убила твое дитя. Ты уничтожил все мои чувства к тебе своим самоупоенным эгоцентризмом! Я презираю тебя за твою лживость, за алчность, за то, что ты нечист на руку, за твои бесконечные измены. Ты пользовался мной; сломал меня, превратил в свою собственность, в… в вещь, чтобы пользоваться, когда и как тебе вздумается. Ты никогда не видел во мне человека, я уж не говорю женщину. Единственное, чего ты от меня когда-либо хотел, это только деньги. Все, теперь я освободилась от тебя! Я избавилась от твоего ребенка и от всего того, что связано с тобой. Рори продолжал смотреть на Клэр; должно быть, он понял, что она дошла до такой стадии, что сделалась недосягаемой для него, невосприимчивой к физической боли, к словесным оскорблениям. Она, как Рори всегда и предполагал, но отказывался в этом сознаться, оказалась более сильной личностью, чем он: мощнее характером, волей и жизненной силой. Можно забить ее до бесчувствия, но при этом дух останется несломленным.
Рори повернулся и вышел из комнаты.
— И сразу после этого, — потом рассказывала Клэр своему психоаналитику, — он начал эту кампанию, чтобы свести меня с ума.
— Вы поняли, что он дает вам лекарство?
— Не сразу. Сначала он подмешивал в пишу. Я сделалась апатичной, вялой, плохо соображала. Утратила ощущение времени, большую часть дня спала или просто лежала в полузабытьи, мне трудно было говорить. Я пыталась не пить таблетки, но он заставлял; сам открывал мне рот, закидывал их внутрь, давал воды, чтобы запить. Потом, когда довел меня до совершенно беспомощного состояния, привел сиделку Дефарж, свою любовницу. Они обычно занимались любовью прямо при мне, но мне было наплевать. Когда они уходили спать, я доползала до того места, где стояла вода, старалась пить побольше, чтобы вымыть все из организма. Когда они догадались, стали прятать от меня воду. Я сдалась, решила, что все кончено, но тут пришла Молли… Я поняла, что она — мой последний шанс, и перестала принимать таблетки. Я прятала их под язык, глотала воду, а после, когда оставалась одна, выплевывала.
— Как вы думаете, отчего же после освобождения у вас произошел нервный срыв?
— Реакция. Требовалось время, чтобы восстановить себя.
— И вы считаете, что восстанавливаетесь?
— А вы не видите? Разве я не обсуждаю с вами эту тему?
Я рассказываю вам то, что. клянусь, никогда бы не рассказала ни одной живой душе!
— И это помогает?
— Да. Теперь я вижу все гораздо ясней.
— И что же вы видите?
— Белоснежный снаружи склеп. Вот каков с виду мой ослепительный муж. А внутри у него все мертво, только он скрывал это от меня. Когда я выходила за него замуж, я видела только великолепный фасад, которым он предстает перед всеми; и только пожив с ним и настрадавшись от него, я открыла ужасные тайны, которые он в себе прячет. Бесценное сокровище обернулось для меня дешевой подделкой.
— Но ведь, бесспорно, определение ценности объекта зависит от того, как сильно мы его любим?
— А как насчет оценки того, как любят нас? — спросила Клэр.
— Значит, ваше нынешнее отчуждение связано с тем, что вы не чувствовали себя любимой тогда?
Снова на лице Клэр появилась кривая усмешка.
— В моей душе произошли изменения. — Голос прозвучал до неприятного сухо. — Одно скажу: я поняла, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше не откажусь от своего «я», от своей индивидуальности ради очередного мужчины. — Клэр улыбнулась врачу. — Наверно, я произвожу впечатление желчной? Классический пример потухшего вулкана?
— Из того, что вы рассказали, я вижу, что не издевательства ожесточили вас. Вас ожесточило ощущение собственного краха.
— Не я потерпела крах, — сказала Клэр. — Это моя любовь потерпела крах в моих глазах.
— А может быть, то, что вы считали любовью, было на самом деле сильное увлечение? Ваше самобичевание в большей степени говорит именно за это.
Клэр повернулась к врачу:
— Что бы это ни было, только я не желаю снова попадаться на эту удочку! Я поняла, в чем состоял мой промах. Разве не в этом смысл? Вот уже несколько месяцев я являюсь на исповедь к вам, вы — мой духовный отец. Я принесла вам свое покаяние. Теперь отпустите мне мои грехи и предоставьте жить, как я хочу.
— Но я не бог. К тому же у вас остались неразрешенные проблемы.
— Пятьдесят миллионов людей населяют Британские острова, и, держу пари, среди них нет ни одного, который бы не мучился неразрешенными проблемами. Сама жизнь — это проблема. Но я поняла и еще кое- что. Что бы вы обо мне ни думали, я считаю, что полностью очистилась от всей этой грязи. Вы исследовали
