удивился, когда он заявил, что серьезны, что она «совсем не такая, как все». Помню, он сказал: «В ней есть какая-то особая, милая наивность! Даже прожив в Талсе пять лет она сохранила старомодные идеалы провинциальной Америки!» Это означало, что до свадьбы она с ним спать не соглашалась. Это упорство главным образом и внушало Чарли особый к ней интерес. Я видел, что он очень старается и что она вот-вот готова уступить, потому что я не помню, чтобы хоть одна женщина могла долго сопротивляться напору Чарли. Но, узнав Стеллу поближе, я мало-помалу стал думать, что Чарли возможно, нашел именно то, что ему нужно. Стелла действительно была не такая, как другие. Мне это нравилось. Постепенно я все больше и больше тянулся к ней, и, к моему удивлению, она ко мне тоже. Как-то я решил ей открыться.
Тут Джейк улыбнулся, и у Клэр заныло сердце.
— А она мне и говорит: «Я все ждала, когда ты скажешь!»
Вот и все. Когда она все рассказала Чарли, тот, конечно, совсем не обрадовался. Он обвинил меня в том, что я сделал это специально, потому что знал, как она ему дорога; что я вечно зарился на то, чем мог похвастать он. Как только он ни старался вернуть ее, ничего не получалось. И когда Стелла пригласила Чарли на свадьбу, ему окончательно стало ясно, что дело проиграно. Стелла была католичкой, чем во многом объяснялась ее особая внутренняя сила. Вера имела для нее огромное значение, и она соглашалась на брак, только если мы повенчаемся в католическом храме и если я пообещаю, что наших будущих детей мы воспитаем в католической вере. Ну а для меня лично религия особого значения никогда не имела. Потому мы венчались в католическом храме, и я обещал, что наши будущие дети будут воспитаны в католической вере. Я построил огромный новый дом в Симарроне, и вот, вернувшись с Гавайских островов, где по желанию Стеллы проводили свой медовый месяц, мы стали жить в нем, и все складывалось прекрасно.
Стелла сразу же забеременела и была на седьмом небе от счастья. Она любила детей, хотела иметь их полный дом. Но в девять недель у нее случился выкидыш. Она очень болезненно его переживала. Доктора уверяли, что такое частенько случается и что это вовсе не значит, будто она больше не сможет иметь детей. Только Стелла потеряла и второго ребенка в двенадцать недель. После этого она впала в полное отчаяние; большую часть времени стала проводить в церкви. Я повез ее к светилу-гинекологу, оказалось, что нужна небольшая операция и тогда все будет в порядке. Стелле сделали операцию, и, как только позволили врачи, мы решили с ней снова попытать счастья. Забеременев в третий раз, она старалась больше лежать в постели. Она решительно настроилась на то, что теперь ничего, абсолютно ничего не сможет ей помешать родить ребенка, и я видел, как она волнуется, как переживает, и старался во всем ей помогать, несмотря на то, что Стелла не позволяла мне тогда до себя дотрагиваться. Так впервые между нами возникли разногласия; я не понимал, почему мне все время приходится успокаивать себя под ледяным душем, однако Стелла была неумолима: она боялась даже по мелочам рисковать. И я всю свою энергию направил на работу. Когда Стелле пришло время рожать, я был рядом; у нас родился мальчик, Кристофер. Это был чудесный малыш, весом шестьфунтов, с темными волосиками и голубоглазый, похожий на Стеллу. Стелла была вне себя от радости. Никогда я не видел ее такой счастливой… И вот, когда малышу было уже около четырех месяцев, однажды утром Стелла обнаружила его мертвым в кроватке. Мы так и не поняли, отчего он умер. Когда она клала его в его кроватку накануне, малыш был совершенно здоров. Стелла обезумела от горя. Она не могла примириться с мыслью, что Кристофера нет. Она впала в состояние глубочайшей, тяжелейшей тоски. Все часы проводила в детской, сидя у колыбельки-качалки. Если не сидела в детской, пропадала в церкви. Дошло до того, что мы стали с ней как чужие; ночи напролет она плакала. Боже ты мой, как она плакала!..
Голос Джейка сделался глуше:
— Ей стало казаться, будто это она виновата во всем, что произошло в нашей семье, — виновата передо мной, но больше всего перед самой собой. Она полагала, что основная цельвсякого брака — производить на свет детей. С самого начала она пыталась забеременеть, и каждый раз ее постигала неудача. Теперь она лишилась уже троих детей, и, значит, в этом только ее вина и больше ничья! Никакие уговоры не действовали. Стелла была одержима собственным чувством вины. Ее теплота, любовь и нежность исчезли, уступив место безнадежности, подтачивавшей жизненные силы. Стелла вбила себе в голову, будто все это произошло потому, что она отвергла Чарли; что все эти страдания бог послал ей как кару за этот грех. Я сердился, убеждал, говорил, что она заблуждается, считая будто Чарли женился бы на ней; что этот человек не создан для брака. Просто она привлекала его своей неуступчивостью, а на самом деле он просто хотел затащить ее в постель. Мы поссорились. Стелла обвиняла меня в том, что я ревную ее к Чарли, что я уже пресытился ею, что считаю обузой ее, не способную родить, не способную исполнить свой супружеский долг передо мной. Я уверял ее, что не это главное; что просто быть с ней уже для меня счастье. Она истолковала это как мое нежелание понять ее, мое равнодушие к тому, что так для нее важно: исполнить свое жизненное предназначение, стать полноценной женой и матерью семейства. Наши отношения настолько испортились, что я все больше времени отдавал работе, стараясь как можно реже бывать дома, потому что теперь меня перестало туда тянуть. Я стал устраивать себе регулярные поездки за границу — к тому времени у меня появились клиенты-арабы. И однажды, когда я вернулся домой после одной из таких командировок, Стелла бросилась мне на шею, говорила, что ей без меня плохо, умоляла простить ее и сделать еще одну попытку.
Джейк засмеялся нервным смехом. Потом продолжал:
— Попытку! Теперь она не оставляла меня ни на минуту. Я приходил домой смертельно усталый, но Стелла только и знала, что требовала от меня немедленно лечь с ней в постель, чтобы поскорей забеременеть. Стоило мне сказать, что я устал, как она тут же принималась упрекать меня, что я больше ее не люблю. Каждый божий день она измеряла себе температуру, просматривала свой календарик, неустанно тормошила меня. Я злился, потому что мне казалось, что она смотрит на меня как на жеребца- производителя. Ссоры стали перерастать в скандалы. Стелла обвиняла меня в том. что у меня появились другие женщины, — вот якобы почему я утратил к ней интерес. Другие женщины! Да я ни на одну не смотрел. Я продолжал любить Стеллу, но почувствовал, что теряю ее. Она всегда раньше интересовалась моими делами, гордилась мной; любила устраивать вечеринки; все кругом считали меня счастливчиком. Но я никак не мог понять навязчивой идеи Стеллы, что до тех пор, пока она не родит здорового, жизнеспособного ребенка, она не может считать себя женщиной. Теперь Стелла уже не отдавалась мне с такой страстью, как когда-то; она не любила меня, она использовала меня…
Я знаю, что это такое! — проговорила Клэр с тоской.
— То, что раньше было гораздо больше, чем только секс, теперь превратилось в работу; в отработанный, четкий процесс зачатия. Я сказал Стелле, что если она не изменит к этому своего отношение, то я так больше не смогу. Для меня такое было невыносимо. С тем я и уехал. Поездка выдалась долгой, затянулась месяца на полтора; и вот через месяц я получаю письмо, — как водится, анонимное, — где сообщается, что моя жена погуливает с Чарли Уитменом! — Джейк сжал голову руками. — Если бы я в тот момент оказался рассудительней, но я ошалел от ярости. Стелла меня обвиняла в неверности, а теперь сама изменяет мне с человеком, заведомо зная, что тот имеет на меня зуб! Первым же самолетом я улетел на родину.
Джейк замолк, и надолго. Когда он снова начал рассказывать, голос его звучал уже более уверенно:
— Наверное, было суждено судьбой, чтобы я застал их вместе. О нет, не в постели — это было бы слишком примитивно. Они вместе ужинали, только и всего; Стелла была такая радостная, такая хорошенькая, прямо как прежняя! Я потерял контроль над собой. Набросился на Чарли, он отразил мой удар, и в мгновение ока мы уже колотили друг друга, сметая все на своем пути. Стелла стала умолять нас прекратить, кричала, что Чарли зашел просто по-приятельски, что она специально пригласила его, чтобы извиниться за прошлое… Но при мысли, что Стелла делилась с ним нашими семейными бедами, я разошелся еще пуще. Мы с Чарли уже не обращали внимания на Стеллу, настолько каждый был поглощен своими прошлыми обидами, своим привычным стремлением одержать верх. Мы уже дрались не из-за Стеллы; мы дрались, чтобы выяснить, кто сильней.
Я не заметил, когда Стелла ушла; помню только, что, когда я шел, пошатываясь, от входной двери, после того, как вышвырнул Чарли вон, чувствуя, как все плывет перед глазами и как струится кровь из рассеченной брови, я вдруг обнаружил, что ее нет. Я кинулся по лестнице вверх, забарабанил в дверь ее спальни. Дверь оказалась заперта, а Стелла крикнула, чтоб я убирался прочь, отправлялся к своим любовницам, к своим драгоценным делам, на которые я ее променял. Я обвинил ее вероломстве, мы
