Но он не оступался. Он трепетно любил меня. Назло мне. И вот судьба пошла мне навстречу.
Если Дежуля права, и Стас ничего не помнит, я имею все основания для развода. Это будет честно.
У Стаса стеклянные глаза и восковой цвет лица. Ссадины и синяки. Мелкие порезы. в уголке губ – болячка. На голове тугая повязка. Ребра в бинтах. Он смотрит в потолок.
От прежнего Стаса осталась тень. Слабая, призрачная, ветер дунет – он растает.
Мне удивительно видеть его шутовскую рожу без привычной – рот до ушей – улыбки. Что может быть душещипательнее печального клоуна?
Я сажусь рядом с ним и беру его за руку. Врач мне уже все рассказал. Дежуля в кои-то веки сказала правду: мой Стас ничего не помнит.
Врач долго сыпал мудреными медицинскими терминами. Я разозлилась:
– Вы мне просто скажите: он вспомнит или нет?
Врач снял с длинного носа очки и принялся тщательно протирать их платочком. Потом сказал, не поднимая глаз:
– Будем надеяться.
– Может, гипнотизера какого нанять? – спросила я.
Он невольно фыркнул и смутился:
– Шарлатаны они. Только зря потратите деньги.
Пока мы шли по коридору, врач что-то говорил о моменте неожиданности; вдруг прямо сейчас Стас увидит меня и все вспомнит? Я не могла отделаться от мысли, что Стас просто заныкал куда-нибудь злополучные якобы украденные доллары, а теперь морочит все голову.
Вошла в палату. Стас равнодушно посмотрел на меня и отвернулся.
– Это ваша жена, – услужливо сказал врач.
Ноль эмоций.
– Меня зовут Светлана, – говорю я.
Он как будто не слышит. Или не хочет слышать.
Я жалею, что не привезла фотографии. Так ему было бы легче. Ничего, кое-какие альбомы лежат здесь, в московской квартире. Завтра я обязательно приеду не с пустыми руками. Мы молчим. Под потолком жужжит муха. Нудно стучит о карниз серый дождик. На нас смотрят еще пятеро обитателей этой палаты. Мне неловко. Но я не могу уйти. Тиха сижу рядом.
Стрелки еле ползут.
Из коридора доносятся голоса медсестер и больных.
Мне кажется, что если моргнуть, то эта навязчивая больница пропадет. Я зеваю и жмурюсь, Но – между нами – я себе нравлюсь. Моя самоотверженность выше всяких похвал.
В квартире настойчиво звонит телефон. Бросаю на пол тяжелую дорожную сумку, и слышу стеклянный звон проклятой банки с вареньем. Прямо с порога хватаюсь за трубку:
– Алло?
– Это еще кто? – удивленный голос на том конце провода. Это Глеб Перфильев, закадычный дружок и партнер по бизнесу. Стас – бизнесмен. Держит на паях с Глебом магазинчик антиквариата. Так, ничего особенно.
– Светка, – откликаюсь я
– А подай-ка мне сюда этого сукина сына!
– Сукин сын в Склифе.
– Шутки у тебя дурацкие, – обижается Глеб.
– Какие шутки? Его, между прочим, обокрали и с поезда бортанули, головой об насыпь.
– Как ограбили? Все баксы вынули?
– Все.
– Что же делать? – расстроился Глеб. – У него было три тысячи долларов! Черт!
– А мужа моего тебе случайно не жалко?
– А что ему будет? У него черепушка крепкая.
– Оказалась слабая. Память отшибло. Ничего не помнит.
– Придуривается.
– Нет, я только что от него. Он в самом деле ничего не помнит.
– Да пошла ты, – окончательно расстроился Глебаня.
– Пошли вечером к нему. Вдруг он тебя увидит, испугается и все вспомнит?
– Не, я сегодня не могу. Завтра. Ладно? Я позвоню. Пока.
Снимаю плащ. Ставлю чайник на огонь.
Пора звонить свекрови.
Мать Стаса живет в таком же провинциальном городке, как и мой. Находится он примерно на таком же расстоянии от Москвы, как и дом моей матери. Таким образом, мы равноудалены от Стаса. И это приятно. Стас склонен к излишним откровениям. И потому я благословляю каждый километр, разделяющий нас со свекровушкой. Если честно, то я уважаю ее и боюсь. Уважаю за железные нервы. Боюсь за влияние, которое она оказывает на сына.
Свекровь дома. Голос ее сух, лишен эмоций. Я сообщаю о беде. В воздухе повисает пауза.
– Я приеду в воскресенье, – наконец сообщает свекровь. И предупреждает дальнейшие предложения:
– Остановлюсь у подруги. До больницы доберусь сама.
Золото, а не женщина, Когда Стас нас знакомил, она сказала:
– Деточка, даже не говорите, как вас зовут, все равно не запомню.
– Потом повернулась к Стасу Я же говорила тебе всегда, что жен много, мать – одна.
Свекровушка в самом деле никак не называла меня. В лучшем случае деточкой. Я в отместку тоже никак не называла ее. Но Катюшка любила бабушку, а та любила ее. Это меня поражало.
Стас у нее единственный ребенок. Великим трудом достался. Первая беременность закончился выкидышем, вторая была внематочная, третья замерший плод, и наконец – Стас. В муках выносила, в муках родила и в муках воспитала. Оторвала от себя с кровью и отдала в чужие женские руки.
И женщины не сделали ее сына счастливым. По-моему, она возненавидела весь женский пол, кроме себя и Катюшки. Когда я увидела отношения свекра и свекрови, изумилась: я словно гляделась в зеркало. Все то же: муж в вечном полупоклоне, она на пьедестале. Но с одной существенной разницей: она была счастлива этим, я – нет.
Чайник свистит. Наливаю старую заварку. Достаю из хлебницы зачерствевшее печенье.
Мне предстоит сегодня куча дел. Во-первых, привести в порядок нашу квартиру. Нелюбовь к разбросанным вещам – единственное положительное качество, унаследованное мной от мамы. По ее же словам.
Во-вторых, надо найти старые фотографии.
В-третьих, разжиться у Стаса деньгами. У него-то спрашивать про заначки бесполезно.
В-четвертых, завтра снова быть у Стаса, и с чем-то домашним. Надо напомнить ему, что я неплохо готовлю.
Сказать про квартиру, что в ней кавардак – ничего не сказать. Это остатки Ледового побоища.
Я начинаю с ящиков: вытряхиваю барахло на пол. Что нужно – назад, что нет – в мусорное ведро. В ведро тут же летят дырявые носки Стаса. Терпеть не могу штопать, Дешевле купить новые.
Туда же отправляются его старые семейные трусы в розовых цветочках. Между прочим, свекровушкин свадебный подарок. Когда в первую брачную ночь выяснилось, что под свадебными брюками моего новоявленного мужа скрываются семейные трусы в трогательный розовый цветочек, с меня разом слетел
