кыршму. Надо же было поискать людей, собственными глазами видевших гибель самолета! А вдруг какие- нибудь новые подробности?..
Он повернул к невысокой веранде и по двум ступенькам поднялся вверх.
Хозяин кыршмы, заметив необычного гостя, низко поклонился, приветствуя его.
— Буна зиуа, домну локотэнент![8]
— Буна зиуа. Здравствуйте!
Кыршмарь спросил, чего желает господин лейтенант.
Андрей пожал плечами — мол, не понимаю — и показал на сифон с газированной водой.
«Сто граммов вина и сифон», — решил кыршмарь и побежал за прилавок.
Земляченко оглянулся, выбирая себе место. Советского офицера заметили крестьяне и у ближайшего столика освободили место.
— Зачем? Не надо! — запротестовал лейтенант. — Сидите, как сидели.
— Садитесь с нами, пан товарищ, — вдруг по-украински сказал пожилой крестьянин.
Из далекого угла кыршмы, тонувшего в полутьме, тоже заметили офицера. Оттуда послышалось тоненькое пиликание на скрипке. Несмотря на необычайные украшения, какими музыкант снабдил мелодию, Андрей узнал мотив «Катюши». Румынский скрипач приветствовал гостя русской песней. Тронутый общим вниманием, Земляченко, налив себе в стакан немного вина и сильно разбавив его водой, чокнулся с крестьянином, заговорившим с ним по-украински.
— Вы украинец?
— Да, я русин. Я из Сучавы. Иван Лисюк.
— Я тоже украинец…
У людей вокруг заблестели глаза. Они хотя и не понимали, о чем говорит их товарищ с советским офицером, но почувствовали, что разговор дружеский. А когда русин перевел им, все довольно зашумели, налили Андрею и себе и начали с ним чокаться.
— Норок! Норок ши санатате![9] — провозглашали они на разные голоса.
Закончив «Катюшу», подошел к Андрею оборванный скрипач и почтительно склонил перед ним голову. В его руках тут же очутился полный стакан вина. Когда Андрей чокнулся со старым музыкантом, как с равным, на глазах у того выступили слезы.
— Что сыграть господину лейтенанту? — спрашивал он.
Русин перевел.
— Пусть… «Жаворонка» исполнит, если умеет, — попросил Земляченко.
Крестьяне довольно зашумели. Скрипач отступил на шаг от стола, взмахнул смычком, и сразу будто с высокого неба полилась переливчатая трель жаворонка. Птица радуется свободе, солнцу, с каждым взмахом крыльев подлетает ближе к нему. Купается в солнечных лучах, скользит по воздушным волнам.
У Андрея сжалось сердце. Увидел в мыслях окошечко с решеткой, Зину на топчане, опущенные руки, похожие на подбитые крылья…
А смычок все быстрее бегает по струнам, все громче звучит бойкий мотив, такой бойкий, что нельзя удержаться: к звукам скрипки присоединяется легкий топот пританцовывающих под столами ног. И струны словно гнутся под смычком. Скрипка поет, скрипка смеется, и будто весь мир вокруг звенит, как жаворонок… Но вот прозвучали заключительные аккорды, и стало тихо. Земляченко очнулся от своих мыслей и налил старику еще вина.
— Норок ши санатате, домнуле локотэнент! — провозглашает скрипач.
Он чокается с офицером и выпивает до капли.
Лисюк наклоняется к Андрею.
— Румыны очень любят музыку, как мы вот песни. И танцуют здорово. «Переницу» их видели?
— «Переницу»? Нет.
Сейчас Андрея меньше всего интересуют румынские танцы. Он нервничает — ведь время идет! — но, еще не зная, как лучше приступить к делу, как начать расспрашивать людей, и боясь показаться невежливым, старается внимательно слушать Лисюка.
— Интересный танец. Молодежь становится в круг и ведет танец, потом по очереди выходят на середину хлопец с дивчиной, опускаются коленками на переницу — по-нашему, подушку — и целуются. Конечно, хлопцам и девчатам такое очень нравится…
К столику, за которым сидит советский офицер, подходит все больше людей. Крестьяне толпятся, громко разговаривают по-своему. Кыршмарь не выдерживает и, оставив прилавок, тоже приобщается к компании. Он наклоняется к Лисюку.
— Что слышно на фронте? — переводит тот.
Все умолкают, ожидая ответа офицера.
— Даем фашистам прикурить! Бои уже идут на севере Румынии, в Венгрии и Югославии… А вы что, газет не читаете?
— Мы к газетам не привыкли. Да и грамотных у нас всего один человек.
— А правда, что вместе с вами против немцев дерутся и румыны наши? — спрашивал через переводчика сосед Андрея.
— Правда. Лучшие сыновья румынского народа воюют на стороне Советской Армии…
Добровольный переводчик живо пересказывает людям то, о чем говорит офицер. И не успевает он закончить, как сыплются новые вопросы.
— Вот человек, — чешет затылок Лисюк, поглядывая на кыршмаря, — спрашивает, навсегда вы сюда пришли или нет?
— Мы пришли, чтоб помочь вам освободиться от гитлеровцев.
— И тогда уйдете?
— А как вы думаете?
Кыршмарь, который задал этот вопрос, мнется:
— Я что… Это они, — и кивает головой куда-то в сторону, — говорят, что как рус куда стал сапогом, то не так скоро сдвинется с этого места.
— Нам чужого не надо! — обиделся Земляченко. — У нас своего вволю.
— Вы не сердитесь, господин… Мы потому спрашиваем, что здесь у нас, в селе, недавно были американцы…
— Американцы? — настороженно переспрашивает Андрей.
— Да те, что с неба упали на парасолях, когда ваши их самолет подстрелили.
— На парашютах?! — Андрей чуть не вскочил.
— Говорили, что ваши пришли, чтобы уничтожить порядок, установленный богом: хозяину — хозяйство, работнику — работу, нефть — «Астра Ромына» и «Ромыно-американа»…[10] С ними домнул Теохари был, он все это подтвердил. — Кыршмарь прижимает руку к груди в знак того, что говорит чистую правду.
— Какой Теохари?
— Сынок его милости, — Лисюк ткнул рукой в сторону нефтяных вышек. — Управляющий удрал куда- то с немцами. А сынок его исчез еще в начале войны. Мы уже думали, что он совсем пропал. Пан отец и молебен по нем справил, чтобы душе его было хорошо на небе. А он опять прилетел… Прямо с неба упал.
— Откуда прилетел? — перебивает Андрей Лисюка.
— Он вместе с американцами с неба прыгнул. Когда ваши бах-бах! — и подстрелили тот самолет…
Лисюк прислушивается к старому усатому румыну, который дергает его за рукав, и переводит Андрею:
— Этот человек говорит, если бы с самого детства не знали сынка управляющего, ни за что бы сейчас не признали. Таким же стал, как американцы. Мордастый, волосы спереди короткие, а сзади их совсем нет, под носом — тоненькие усы. Да и орет все по-ихнему: «Годдем», «Сам ва бич»! Это они так по- своему ругаются. С ними он как свой. И зовут его они «мистер Тео».
