выбросило мертвого дядьку. Людей собралось, милиция!
— Да? — удивился Коваль. — И милиция… А что за человек?
— Никто не знает, может, браконьер какой или инспектор. Их тоже убивают… Вроде чужой, не лиманский… Завтракайте, пожалуйста…
— Интересно глянуть, что же там такое, — вслух подумал Коваль.
— Успеется… Раньше поесть надо. Еда остынет… Да и зачем оно вам!
Если бы Даниловна знала, с кем разговаривает! Она усадила Дмитрия Ивановича за стол и побежала на кухню за чаем.
Коваль с удовольствием подчинился этой энергичной женщине. И в самом деле, куда спешить. Трупы, убийства — это уже не его заботы. Хотя, впрочем, ему «везет» на преступников, он словно притягивает их своей особой. Даже теперь, когда на пенсии! Дмитрий Иванович вздохнул. Он не был суеверен, но вдруг вспомнил историю, случившуюся когда-то с его земляком, молодым писателем. Приехал тот в гости к родителям в родное село, проведал школу, где когда-то учился. Писателю приятно было встретиться со своими учителями, тем более что и сам после института должен был работать в школе. Он задумал написать пьесу про советского учителя. Сюжет выбрал несложный. Главная героиня — учительница, у которой утонул на рыбалке сын. Тяжело переживая его смерть, происшедшую, как считала мать, и по вине товарища, который, струсив, не оказал помощи, она находит в себе силы и продолжает учить этого парня.
Однажды молодой писатель целый вечер расспрашивал соседку-учительницу, как бы она поступила в такой ситуации, не возненавидела бы ученика, который по той или другой причине не помог ее сыну, и смогла бы она и дальше быть его учительницей. Он просил сказать о чувствах, которые могли бы родиться в ее душе…
А через два дня услышал страшную весть: сын этой учительницы пошел на Ворсклу с товарищем и не вернулся.
Земляк Дмитрия Ивановича, не попрощавшись ни с кем, тихонько выбрался из отцовской хаты и пешком махнул за четырнадцать километров на железнодорожную станцию. Хотя он не был виновен в трагедии и не накликивал беду учительнице, но в ее материнские глаза он уже не мог смотреть…
Позавтракав, Коваль вышел на площадку перед гостиницей.
Внизу на голубом просторе залива, как всегда, нарисованными игрушками застыли щеголеватые фелюги. Ветер под утро поутих и теперь ласково трепал белые паруса спортивных яхт. На берегу, левее причала, сновали люди, и Коваль понял, что они толпятся возле утопленника.
Коваля так и подмывало пойти туда.
Но нет! Через несколько дней он возвратится в Киев. А сейчас — отдых, отдых и отдых! За долгие годы службы он и без того устал от розысков, всевозможных подозрений и даже так называемых творческих открытий, когда благодаря его разоблачению оказывалось, что порядочный с виду человек на самом деле является преступником. Это всегда стоило ему нервов, и он не понимал тех коллег, которые, выполняя свою, порой неприятную, но нужную работу своеобразных ассенизаторов, получали при этом некое удовольствие, хватая за ворот преступников.
Итак — отдыхать, отдыхать! В конце концов, это убийство его совсем не касается. Да и официального права вмешиваться он уже не имеет.
Коваль отвел взгляд от берега и подошел к длинным бревнам возле гостиницы, где всегда вечерами любовался звездным небом.
И невольно снова оказался лицом к толпе, черневшей внизу. Смотрел безразлично. Он не любил бездельников, разных уличных гуляк, обывателей, которые мгновенно слетаются на происшествие, словно вороны, и судят о событии так и сяк, давая пищу сплетням.
Опытный детектив, понятно, иногда может уловить в таких пересудах зернышко истины, получить толчок мысли, который окажется полезным. Но Дмитрий Иванович считал, что ориентироваться на подслушанные разговоры следует осторожно, чтобы не завести розыск в непроходимые дебри.
Вот с лимана примчался какой-то катер и пристал к небольшому причалу рыбинспекции. Отошла от берега фелюга. Солнце поднялось уже высоко, и лиман все ярче голубел под его лучами.
Коваль следил за тем, как причаливал катер. Люди из него тоже поспешили к толпе на берегу.
«Впрочем, посмотреть — еще не значит вмешаться. Гляну и пойду… И своих соображений никому не стану навязывать, — подумал Дмитрий Иванович. — Впервые посмотрю как посторонний человек…»
Коваль решительно поднялся — приобретенная профессиональная привычка победила — и двинулся вниз по крутой тропинке. Вскоре он подошел к толпе. Он не любил рассматривать то, что его интересовало, из-за чужих спин и протиснулся вперед.
Труп неизвестного человека, вынесенный на берег, особенно простреленную голову и побитое дробью лицо, обсели мухи. Сержант милиции, молодой парень в форме и фуражке набекрень, поставленный здесь участковым для охраны до приезда оперативно-следственной группы, отгонял любопытных.
— Да ты его, идол, хоть прикрой чем-нибудь! — крикнула из толпы какая-то бабуся и перекрестилась. — Смотреть страшно.
— Нет такого приказа, — отвечает сержант и отворачивается.
— А чем он его накроет? — становится на защиту сержанта сочувствующий рыбак. — Принеси рядно, он и накроет.
— Нельзя накрывать. Может, кто опознает.
— Узнаешь! Все лицо разбито. Не лиманский он, ясно. Из Кизимыса или Белозерки, а может, из Херсона.
— Вчера нашли в плавнях перевернутую «южанку» без хозяина, — рассуждал мужчина, только что приехавший на моторке. — Утонул. Видать, прибило волной…
— Не просто же он утонул. Не видишь — голова прострелена! — сердито оборачивается к мужчине рыбак в резиновых сапогах, который привез улов на фелюге и тоже подошел к толпе. — Лицо разнесено. Стреляли сблизи.
— Граждане, никто не знает этого человека? — снова обращается к присутствующим сержант. Поскольку все молчат, он добавляет: — Тогда расходитесь. Ничего интересного здесь нет.
Он расставляет руки и немного отодвигает людей подальше. Ему помогает парень в спортивных брюках и майке, с повязкой дружинника на черной от загара руке.
— Не волнуйся, сержант, — бросает кто-то из толпы. — Припечет солнце — сами разбегутся…
Милиционер ничего не отвечает, только сдвигает фуражку назад и нетерпеливо посматривает на дорогу, вьющуюся на гору мимо кладовой рыбколхоза, где должна появиться машина из райотдела.
Коваль обошел вокруг покойника и присел на корточки возле головы, в которой зияла рана.
— Гражданин! — прикрикнул сержант. — Отойдите!
— Я только посмотреть, — поднялся Дмитрий Иванович.
— Все смотрят, подходить близко нельзя. Мертвый — он и есть мертвый, что тут разглядывать?..
— Не просто мертвый, товарищ сержант, — мягко возразил Коваль. — А убитый.
— Вот-вот, — подхватывает сержант. — Затопчете следы, попробуй тогда найти убийцу.
— Какие следы? — не сдается Коваль. — Труп выбросил шторм. А убийство произошло не здесь и не сейчас. Это на месте преступления важно сохранить следы…
— Какие там следы на воде! — усмехается милиционер. — Вода все смывает.
— Остаются, — пробурчал Коваль. — Даже на воде! — И подумал: «Так же, как доброе дело!»
Даже в мыслях Дмитрий Иванович не обходился без того, чтобы сразу не противопоставить злу добро. Если зло всегда оставляет свои следы, то и добро не проходит бесследно. Каждое действие, каждый поступок человека, вызывая ответную реакцию, тянет за собой другие, обусловленные им поступки и события и тоже оставляет свой не всегда видимый сразу след в потоке жизни.
Этих соображений он, конечно, не высказал, только повторил:
— Даже на воде, сержант… Все в жизни оставляет свои следы.
— На воде еще никто ничего не находил.
Люди прислушивались к их разговору.
— Откуда вы такой умник? — не выдержал милиционер. — Сказано — не лезьте, если не знаете убитого! Вы кто такой? Что-то я вас раньше в Лиманском не видел…
— Отдыхаю…
