увещеваний Иммикера, все повторявшего, что Ларч в состоянии двигаться дальше, они вышли из туннеля не в залитые солнцем предгорья Монси, а в неведомые земли по ту сторону монсийских гор. В восточные земли, о которых они оба не знали ничего, кроме глупых сказок, которые монсийцы рассказывали друг другу за ужином, — сказок о радужных чудищах и подземных лабиринтах.
Иногда Ларч задумывался о том, не повредило ли его мозг то падение в горах. Чем дольше он жил в этой новой стране, тем чаще приходилось бороться с туманом, клубящимся в углах сознания. Люди здесь говорили иначе, и Ларч напрягался, пытаясь понять незнакомые слова, непривычные звуки. Без Иммикера ему было не разобраться. С течением времени он уже многого не мог понять без помощи Иммикера.
Местность в этой стране, называемой Деллы, была гористая, климат — неприветливый и суровый. В Деллах обитали звери, знакомые Ларчу по Монси, — обычные звери, которых Ларч помнил и по виду, и по повадкам. Но помимо них в Деллах жили красочные, удивительные существа, которых деллийцы называли чудовищами. Чудовищ опознавали именно по необычному окрасу, потому что по всем остальным параметрам они были похожи на обычных деллийских животных. Это были точные копии деллийских лошадей, черепах, горных львов, птиц, стрекоз, медведей — вот только окрас у них был цвета фуксии, бирюзовый, бронзовый, переливающийся зеленый. Серая в яблоках лошадь в Деллах звалась лошадью. Закатно-оранжевая — чудовищем.
Ларч никак не мог разобраться в этих чудовищах. Чудовища-мыши, мухи, белки, рыбы и воробьи вреда не приносили, но большие — те, что ели людей, — были страшной угрозой, еще опаснее своих собратьев-зверей. Они жаждали человеческого мяса, а по мясу других чудовищ просто сходили с ума. Иммикер, судя по всему, казался им не менее лакомым куском, поэтому, повзрослев настолько, чтобы суметь натянуть тетиву, Иммикер сразу же выучился стрелять из лука. Ларч не знал, кто научил его этому. Кажется, рядом с Иммикером постоянно кто-то был — то взрослые мужчины, то мальчики. Они охраняли его, помогали в его затеях. И каждый раз это были разные люди. Каждый спутник исчезал к тому моменту, как Ларч успевал выучить его имя, и вместо него всегда находился кто-то новый.
Ларч не знал даже, откуда берутся все эти люди. Они с Иммикером жили в маленьком домике, а потом — в доме побольше, на каменистом пустыре на окраине города, и некоторые спутники Иммикера появлялись с той стороны. А вот другие, казалось, выползали на свет из расщелин в горах и из-под земли. Эти странные, бледные жители подземелий приносили Ларчу снадобья — они-то и исцелили его плечо.
Он слышал, что в Деллах жили чудовища-люди — один-два, не больше — люди с яркими цветными волосами, но сам он их никогда не видел. Да это и к лучшему, потому как Ларч все никак не мог запомнить, дружелюбны эти чудовища или нет — а сам он не мог противостоять даже чудовищному жуку. Слишком они были прекрасны. Красота их была настолько поразительна, что когда Ларч оказывался лицом к лицу с чудовищем, разум его пустел, а тело застывало, и защищать его приходилось Иммикеру и его друзьям.
— Так они и охотятся, отец, — снова и снова объяснял ему Иммикер. — Это часть их чудовищной силы. Они ослепляют тебя красотой, овладевают разумом и делают тебя глупцом. Тебе нужно научиться закрывать от них мысли, как научился я.
Ларч не сомневался в том, что Иммикер прав, и все же никак не мог понять.
— Представить страшно, — возмутился он, — что у кого-то может быть власть над чужим разумом.
Иммикер разразился радостным смехом и обнял отца. Ларч по-прежнему не понимал, но проявления любви у Иммикера были столь редки, что отца каждый раз наполняло ощущение бездумного счастья, заглушающее неуютное чувство замешательства.
В редкие моменты ясности рассудка Ларч осознавал, что вместе с тем, как Иммикер растет, сам Ларч стареет и становится все более забывчивым. Иммикер снова и снова рассказывал ему о нестабильной политической ситуации в стране, о разделяющих ее враждующих войсках и о черном рынке, который процветал в связующих страну подземных коридорах. Два деллийских лорда, Мидогг на севере и Гентиан на юге, пытались нанести на карту страны собственные империи и вырвать власть из рук деллийского короля. На крайнем севере находилась еще одна страна, Пиккия, — край озер и горных вершин.
Ларч никак не мог всего этого уяснить. Он знал только, что здесь не было Одаренных. Значит, никто не отберет у него сына, мальчика с глазами разного цвета.
Глаза разного цвета. Иммикер был Одарен. Иногда, когда разум его достаточно прояснялся, Ларч размышлял об этом и гадал, какой же Дар проявится у его сына.
В мгновения самой трезвой мысли, какие случались, только когда Иммикер оставлял его надолго, Ларч спрашивал себя, не проявился ли он уже.
У Иммикера была любимая забава. Ему нравилось играть с маленькими чудовищами. Нравилось связывать их и вырывать когти, пестрые плавники, пучки шерсти или перьев. Однажды, на десятом году жизни Иммикера, Ларч застал его вырезающим полосы на животе кролика с лазурной, как небо, шерстью.
Даже окровавленный и дрожащий, с совершенно диким взглядом, кролик показался Ларчу прекрасным. Забыв, зачем искал сына, он уставился на зверька. Так грустно было смотреть, как такому маленькому, беззащитному, прекрасному созданию делают больно ради забавы. Кролик принялся отчаянно визжать, и Ларч вдруг понял, что сам всхлипывает.
Иммикер бросил на него взгляд.
— Ему не больно, отец.
Ларчу сразу же стало легче, когда он узнал, что чудовище не мучается. Но тут кролик издал очень тихий, какой-то отчаянный писк, и в голове у Ларча все перепуталось. Он посмотрел на сына. Мальчик поднес к глазам дрожащего зверька кинжал, по которому стекала кровь, и улыбнулся отцу.
Где-то в глубине рассудка Ларча кольнуло подозрение. Он вдруг вспомнил, зачем искал Иммикера.
— У меня есть предположение, — медленно начал он, — о природе твоего Дара.
Иммикер спокойно и неторопливо посмотрел отцу в глаза:
— Вот как?
— Ты говорил, что чудовища своей красотой ослепляют разум.
Иммикер опустил нож и склонил голову, глядя на отца. На лице мальчика появилось какое-то необычное выражение. «Недоверие, — подумал Ларч, — а еще какая-то странная, удивленная улыбка. Будто он долго играл в игру и все время выигрывал, а тут вдруг проиграл».
— Иногда мне кажется, что ты и сам ослепляешь мой разум, — продолжал Ларч, — словами.
Иммикер улыбнулся шире, а потом рассмеялся, и этот смех наполнил Ларча таким счастьем, что он тоже начал смеяться. Он так любил своего малыша. Любовь вместе со смехом кипела у него в груди, и когда Иммикер двинулся к нему, Ларч раскрыл ему свои объятия. Иммикер вонзил кинжал отцу в живот, и Ларч камнем рухнул на пол.
Иммикер склонился над отцом.
— Ты был забавен, — произнес он. — Мне будет недоставать твоей преданности. Если бы только всеми было так легко управлять, как тобой. Если бы только все были так же глупы, отец.
Умирать было странно. Холодное, головокружительное чувство, словно полет сквозь расщелину монсийских гор. Но Ларч знал, что он не падает — умирая, он впервые за долгие годы четко осознавал, где он и что происходит. Последней его мыслью было, что это не глупость позволила его сыну с такой легкостью околдовать его своими речами. Не глупость, а любовь. Любовь не давала Ларчу понять суть Иммикерова Дара, потому что еще до рождения его, когда Иммикер был всего лишь обещанием во чреве Микры, Ларч уже был околдован.
Четверть часа спустя тело Ларча вместе с домом было охвачено пламенем, а Иммикер на спине своего пони пробирался через пещеры на север. Дорога была в радость. В последнее время окружение и соседи ему наскучили, и он потерял покой. Настало время двигаться дальше.
Он решил отметить новую эпоху в жизни новым именем взамен старого — дурацкого и витиеватого.
