— Что я опять не так сделала?
В палату заглянул молодой ординатор. Он заменял нашу исчезнувшую Малку. Увидел, что Дуля плачет, встревожился:
— Ухудшение?
— Почему?
— Она плачет.
— Она начала осознавать свое положение.
— Это очень важно, то, что ты сейчас сказал.
Этот молодой репатриант из Аргентины, кажется, понятия не имел, что делать. Вскоре он говорил по телефону Малке:
— Муж Фариды сказал, что она начала осознавать свое положение…
Малка, как оказалось, болела и взяла отпуск. К профессорам было не подступиться. После обхода попытался поймать одного из ординаторов, русскоязычного. Тот всегда сопровождал профессора при обходах и был в курсе. Немолодой, с саркастичным умным лицом, он заметил мой маневр, пытался улизнуть, но его перехватил еще один русскоговорящий родственник:
— Сашок, извини, только на пару секунд.
Пара секунд затянулась надолго. Тип, который назвал врача Сашком, был всего второй день в отделении, и ему не составляло труда остановить любого врача или медсестру. Иврита он не знал, но, остановив ивритоговорящего врача, держал его за рукав одной рукой, а второй подзывал переводчика — кого-нибудь из медсестер, которые в большинстве были русские, или даже меня. Медсестер он подзывал по имени: Людочка, Инночка. Его все называли Арье. Наверно, он так представлялся, переиначив заурядное российское Лева. Благообразный, седой, расторопный. Теперь, в беде, Дуле нужен был бы вот такой ушлый муж, а не интеллигентик с плакатиком «Я тебя люблю». А может, и всегда был нужен такой.
«Сашок» даже не пытался вырваться, терпеливо отвечал на вопросы Арье, что-то нерешительно предлагал, что-то обещал. Наконец, Арье отошел. Истратившись на Арье, ординатор решил не дать использовать его вежливость второй раз и пересаливал в хамстве:
— Вас лечит Малка, она опытный врач, говорите с ней.
— Но ее нет, и она не говорит по-русски, я просто не все понял во время обхода, я недостаточно знаю иврит…
— Мм-э.
— Я понимаю, что поступаю бестактно, обращаясь к вам, но тут нет нарушения профессиональной этики…
— Не могу вам помочь.
— Но хотя бы, как будет на иврите слово «галлюцинация»? Профессор спросил про галлюцинации, я не ошибся?
— Да зачем вам?
— Но ведь он меня спросил…
Врач замешкался, и таким образом удалось втянуть его в разговор. Историю болезни Дули он слышал во время обходов, у него должно было сложиться собственное мнение, и ему стало совестно.
— Почему она не получает допикар? — поинтересовался он.
— Мы пробовали год назад от дрожания, он ничего не дал, и его отменили. Перешли на декенет.
Он отнесся к этому с сомнением.
— Не знаю, я бы давал допикар. А декенет… он может иногда способствовать развитию слабоумия, хоть, конечно, тут….
Прервал себя, невнятно извинился и убежал. Наверно, решил, что сказал слишком много. Мы говорили по-русски, однако вокруг бродили молодые стажерки, которые явно понимали русский, хоть и скрывали это от русскоговорящих больных. Он не хотел, чтобы они его слышали. Почему? Только лишь следуя врачебной этике, не позволяющей врачу обсуждать назначения коллеги? Или в отделении шла какая-то война?
С новой информацией о декенете и допикаре я разыскал аргентинца и, не назвав источник, выложил мнение одного врача, чтобы услышать мнение второго. Тот неопределенно промямлил:
— Может быть… Завтра, наверно, выйдет на работу Малка.
Она появилась после обеда. Я видел, как она куда-то спешит по коридору. На ходу пояснила:
— Я сегодня не работаю.
Полчаса спустя все-таки зашла в палату. Дуля заулыбалась, Малка тепло спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Да вот что-то я неправильно сделала, доктор.
Хотела, видимо, сказать: «Что-то я подвела вас», но не сумела на иврите. Возможно, Малка не поняла. Она быстро взглянула. Взгляд был не вопрошающий, а испытывающий. Что-то почувствовав, я сказал, что мы с Дулей ждем ее не дождемся, поблагодарил, что она руководит лечением по телефону… Она опять быстро взглянула и отвела глаза. Что-то происходило у врачей нехорошее. Я изо всех сил демонстрировал лояльность.
— Все будет хорошо, — сказала Малка.
В конце смены появилась опять, остановилась в коридоре перед открытой дверью палаты, улыбнулась Дуле оттуда. Нервничала. Я вышел к ней, она сообщила:
— Психиатры Вернер и Гинзбург назначили лечение лепонексом. Это единственный нейролептик, который назначают при паркинсонизме. Он не увеличивает дрожь. Все будет хорошо.
— Спасибо большое, доктор…
— Собственно, больше мы ей не нужны, — осторожно сказала Малка, — ты уже можешь забрать ее домой.
От изумления я забыл иврит и потому получилось грубее, чем хотел:
— Как забрать? Она же не ходит! Вместе с кроватью?
Она печально посмотрела и ушла, не ответив.
Арье-Лева стоял в двух шагах и без стеснения слушал разговор на непонятном ему языке. Что-то он понял.
— Сколько вы здесь?
— С семнадцатого февраля.
— Вас должны выписать.
— Как? В таком состоянии?
— Больничная касса не станет оплачивать.
— И куда нас денут?
— Это не их дело.
— Но Дуля пришла в больницу своими ногами, она была в полном рассудке…
— Это что, подтверждено документально? — оживился Арье.
— Есть же запись в приемном покое…
— Это другое дело, — Арье прямо-таки обрадовался, — вы можете на них в суд подать. Ее неправильно лечили. Только берите хорошего адвоката. Получите огромную компенсацию. Есть люди, которые всю жизнь живут на эту компенсацию. Миллионы получите! Она работала?
— Я хочу, чтобы ее вылечили!
— Но они вас выпихивают. Тем лучше, — рвался в бой Арье. — Забирайте домой.
— Что я дома буду делать, я не врач.
— Привозите к ней дорогих врачей и сразу нанимайте адвоката. Они вам все оплатят.
— Я ее не заберу.
— А вас не спрашивают. Выпишут и все. Что вы будете делать?
— Ничего. Не заберу. Усядусь на кровати и буду сидеть. Не выкинут же силой.
— Они посчитают каждый день и по суду снимут сумму с вашего счета.
Я еле от него отделался.
Решил позвонить Марине. Пока, стоя на крыльце, набирал номер, из корпуса вышел аргентинец. Увидел и задержался:
— Ну что, Наум, главное мы с вами сделали. Состояние у Фариды стабильное. Она ест, начала ходить,
