Я просмотрел газету. Там был рассказ о любви. Героиня беззаветно любила некоего Андрея, сделала его преуспевающим, но его увела другая женщина, он ушел к той, а потом случилась дорожная авария, он стал инвалидом, другая женщина от него ушла, а героиня ухаживала за ним, хоть настоящей духовной близости уже не было… Что-то в таком духе.
— Ты и рассказ прочла?
— Так, не все.
— Неинтересный? — небрежно спросил я, как если бы вел с ней обычный наш разговор о литературе.
Дуля стала пересказывать. Она в самом деле прочла. И она всегда пересказывала плохо. Даже на удивление плохо. Как, впрочем, говорят, и я сам. Нам с Дулей это было неважно, мы друг друга понимали. Важно было отношение. И я его уловил — насмешливое к автору. Дуля опять ставила меня в тупик. Я считал до сих пор, что тонко оценить прозу — более сложная интеллектуальная работа, чем связный пересказ сюжета. Неприятно поразило, что она пересказывает, как школьница на экзамене, — не впечатление и не отношение, а вызубренный урок. С одной стороны, у нее хватало ума понять, что я устраиваю экзамен, с другой — уже не считала это для себя оскорбительным. Я вообразил, как с ней будут разговаривать психиатры или родная дочь, и настроение испортилось. Они ее сделают слабоумной в несколько дней. Она подыграет им из вежливости.
Надо было бежать. Я не мог забрать Дулю, не зная, как ее лечить дома. Попросил Эллу направить нас к психиатру, который заменит лепонекс на что-нибудь, что можно принимать в домашних условиях. Элла пожала плечами. Нас записали в очередь, через несколько дней свозили в какое-то психиатрическое заведение, и психиатр, поговорив с Дулей, сказал:
— У меня есть для вас хорошее лекарство.
Он прописал респердал. Надо было потратить еще несколько дней, чтобы постепенно снять лепонекс и выйти на дозу респердала. Две недели, оплачиваемые Минздравом, мы прожили, но никто нас не выгонял. Однажды подошла социальная работница Ривка, я заверил ее, что оплачу все, что требуется. Но психиатр ошибся — респердал вызвал дрожь. Дулю начинало прямо-таки подбрасывать в кровати, ей трудно было говорить прыгающими губами. Я сидел рядом, ничем не мог помочь, только держал руку, которая билась, как рыба. Проходило минут двадцать, щеки и нос делались свекольного цвета, и отпускало. Мы уже знали время, когда приступ приближался, и Дуля успокаивала:
— Это сейчас пройдет.
Я бросился к Элле, взмолился:
— Элла, спасайте!
Она подавила злорадство — мол, предупреждала, что психиатр не поможет, — и пообещала подумать.
Мы стали старожилами, своими людьми в «Мальбене». Беготня начиналась с семи утра, когда приходила первая смена. В коридорчиках громыхали тележки и перекликались санитарки и медсестры. Сновали по палатам, меняли памперсы, поднимали, переодевали, сажали в каталки, перестилали кровати, везли в душевые, купали, вытирали, раскрывали окна, мыли полы, катали капельницы и кардиографы, мерили температуру и давление, спешили, как реанимационные бригады в аварии. В восемь в столовой появлялись Элла и Таня, везли столик с лекарствами, окликали подчиненных, за окнами грохотали по брусчатке мусорщики с баками, минитрактор подвозил термосы с завтраком, автотележки — груды мешков из прачечной; кого-то привозили и увозили амбулансы… И, несмотря на весь этот шум, двухэтажный корпус подавлял своей тишиной. Тишина исходила из немощных людей, переставших сопротивляться. Придя как-то раньше обычного — подвозила Марина, а в тот день ей нужно было пораньше на работу, — я увидел в тупичке перед душевой несколько каталок с голыми стариками и старухами, ожидающими очереди на мытье. Решил не переживать по пустякам, но, наверно, это не был пустяк, потому что Таня, пробегая, матернулась, метнулась к шкафчику, выхватила простыни, побросала на голых и сунулась в душевую вопить на санитарок — там что-то случилось, забилась канализация, все, оставив больных, столпились там, потому и собралась очередь голых. Я оценил эмоции старшей медсестры. Сам я перестал понимать, из-за чего надо переживать, а из-за чего не надо.
Дулю любили, как любят дурочек. Шоколадки и леденцы, которые я приносил ей, раздаривала санитаркам и сестрам. Были у нее любимицы, она держала подарки для них в тумбочке, и, когда любимицы появлялись — везли купать или перестилали постель, — засовывала эти копеечные детские сладости им в карманы. В одесситку Нелли влюбилась, как всегда влюблялась в громогласных добрых женщин, и считала ее старшей медсестрой. А настоящую старшую медсестру Таню втайне недолюбливала.
Валя теперь задерживался, чтобы провести время в нашей компании. Гера рассказывал про Канаду. Он считал, что все русские в Израиле ему завидуют, и держал марку. Присоединялись «актриса» с парализованным «писателем». Тот всегда смотрел куда-то вдаль поверх голов. Прямые волосы падали на лоб в творческом беспорядке, затылок был подстрижен по-арестантски коротко, а красная шея заросла рыже-седыми волосами.
— Сами стригли? — сразу определил Валя.
— Шею нечем побрить, — оправдалась «актриса». — Я ножницами стригу.
— Тут есть парикмахер, — встрял я.
«Актриса» кивнула, и я с опозданием сообразил, что она экономит на парикмахере. Звали ее Зиной. Она себе внушила, что ее муж все слышит и понимает. Две недели назад он мчался в своем «Рено» по шоссе номер четыре, и прямо перед ним на дорогу выскочила наркоманка. Увидев ее перед радиатором, он нажал на тормоза, а скорость была сто десять километров. Получил черепную травму. Три часа длилась операция в хирургии «Ланиадо», и кто-то сказал Зине, что мозг мужа после операции перезагружается. Она поверила.
— То есть как?
— Не знаю.
— Как компьютер?
Зина кивнула. Разговаривая с нами, она бросала взгляды на мужа, видимо, ожидая конца «перезагрузки». Не похоже было, что он реагировал.
Валя спросил:
— Квартиру снимаете или купили?
— Снимаем.
— Не работаете.
— В общем… Нет, не работаю. Владлен работал.
— Вряд ли уже будет. Компенсацию получите.
— Нет, он ведь работал по-черному. Компенсация не положена. И страховка была неполная. Только на случай, если мы кого-нибудь стукнем. У нас такая старая машина была, что мы решили, если нас стукнут, просто выйдем из нее и пойдем, не жалко.
— На такой скорости нельзя тормозить, — авторитетно сказал Валя. — Видишь человека — езжай на него, но не тормози.
— Да, — сказала Зина.
— Как же вы собираетесь жить?
Зина промолчала.
— Сколько за квартиру платите?
— Четыреста пятьдесят.
— Долларов. Две тысячи шекелей. Как же можно прожить?
— Не знаю, — быстро ответила Зина, давая понять, что ему не нужно напрягаться. Похоже было, что не хочет продолжать разговор при муже — боится, что он слышит, понимает и расстраивается.
Проходя по коридору, мы с Дулей всегда видели их через дверь палаты. Владлен всегда лежал на спине, и подбородок всегда был задран. Зина сидела рядом. Иногда наклонялась к мужу и проверяла:
— Владлен…
Он смотрел прямо на нее.
— Если ты меня понимаешь, моргни.
Он не реагировал.
