Наука стала другой. Ну и что, что американские ученые, обнаружив опускание гортани, оказались в тупике? Они нормально чувствуют себя в своем тупике. И если ты явишься к ним с Поршневым, они не будут потрясены. Как бы не так. В лучшем случае пожмут плечами: может быть, может быть… Точность определения возраста черепа — и та их интересует больше, потому что это наука, а Поршнев предлагает рассуждения.

Кончилась целая эпоха, длившаяся столетия или тысячелетия. Локтев, Валлон, Поршнев, Конрад Лоренц, как все психологи, биологи, математики, философы, поэты, физики, писатели и религиозные мыслители вплоть до пятидесятых, или шестидесятых, или даже семидесятых годов двадцатого века искали некий объясняющий порядок. Как Ньютон, как Коперник, искали божественный закон, чтобы цепочка причин и следствий прослеживалась до доступного конца. Локтев писал, что в любом хаосе должен содержаться некий еще неизвестный, неопределенный, может быть, даже неосуществимый, но пытающийся осуществиться порядок. Он верил в него, как простые люди верят в судьбу, гороскопы, предчувствия и амулеты. Все, что он писал, было его поиском. То, что на языке эксперта Сергея Павловича было невменяемостью, Локтев видел как вменяемость высшую: человеком управляла некая сила, у которой была своя цель, осознать эти силу и значило быть вменяемым.

Это время вернется не скоро. Любой вопрос, выходящий за рамки узкой специализации, стал восприниматься, как дурной тон. Общие идеи вызывают раздражение, как претензия. Чтобы создать атомную бомбу, электронику, лазеры и прочие чудеса, Эйнштейн и ему подобные не нужны. А что дали диссиденты, все их статьи и жертвы? Они ни на волос не поколебали систему, но система рухнула, когда Рейган предложил непосильную ей гонку вооружений. Любая идея устаревает очень быстро. И Коперник устарел, и Ньютон устарел, и ваш Поршнев, скажут мне, устареет очень быстро, а может быть, устарел уже.

Но Поршнев не историю помогает мне понять, а себя! Почему среди ученых больше любителей гороскопов, чем среди неквалифицированных рабочих и малограмотных крестьян? Почему искусство разделилось на беззастенчивый китч и снобизм? Почему оно вытесняется сферой обслуживания даже в литературе? Почему психологи или обучают, как достичь успеха в карьере, или со своими опросниками и тестами пытаются вписаться в бюрократическую систему? Какая невообразимая масса печатной продукции выходит ежедневно, читатели проглатывают миллионы и миллиарды печатных слов, неужели ж совсем не имеет значения такая вещь, как самосознание? Всегда имела, и вдруг перестала иметь, что ж так?

Эта газета со статьей об инопланетянах, как когда-то Интернетовский сайт о Кожевникове, заставила меня снова усесться за перевод. Я все-таки произошел не от инопланетян.

36

«Сын Д-на не знал отца. Он вырос вдали от жрецов Д-на и блудниц Астарты. Доброе египетское время было неподвижно. Оно и не могло двигаться, иначе где-то прибывало бы, а где-то убывало, а таких резервуаров в мире нет. В нем ничего не менялось и, значит, не имело свойств. Но в нем вспучивалось, бухало и вскипало второе египетское время — сила, которая создала богов, их жен и детей. Эта сила измерялась работой, которую она производила. Не была ли она сыном неподвижного времени, как он был сыном Д-на?

Ханаанеяне потихоньку врастали в землю, как корневища их злаков. К старости они успевали врасти всеми своими членами, уходили коричневыми телами в красную глину, ветвились в ней сплетениями кровеносной системы, прорастали вглубь пальцами и ногтями, которые росли и после их смерти, стремясь к водоносному слою. Астарта приучала их к рациональности. Ее отношения с ханаанеянами строились по типу купли-продажи: ты мне, я тебе. Ей — жертвоприношения и сперма, она — дождь, уничтожение саранчи, туманы и солнце в меру, исцеление от порчи и от бесплодия, легкие роды. Каждый старался принести в храм жертву побольше, чтобы урожай ему подарили соответственно его затратам. Рационализм Астарты куда последовательнее картезианства. Невозможно представить ее забывшей о выгоде и пользе. Она слепо и тупо уничтожает вредное и сохраняет полезное для вида. Спустя три тысячи лет биологам и в голову не придет искать в ее естественном отборе что-то, кроме рациональности природы.

Рациональность расползается сама по себе как плющ, который цепляется за все, тянется в любую влажную расщелину и зеленеет из нее среди безжизненных камней. От Астарты побеги рациональности дотянулись до ее блудниц. Они все меньше подарков отдавали жрецам и храму, все больше утаивали и оставляли себе — разум побеждал суеверие, оргии и вакханалии сменялись товарообменом и здравым смыслом, восторг — комфортом. От воровства своих работниц хозяйка не оказывалась в убытке. Чем разумнее все устроится на земле, тем больше она даст плодов, и каждое новое поколение делалось разумнее предыдущего.

Всегда брюхатая, Астарта едва успевает родить, как становится брюхатой снова, и этому нет конца. Сколько ни приносят ей жертв, она не может остановиться. Опроставшись тучным потомством, опять таскает новое брюхо и недоступна чувству предела. Не может она сказать своим жрецам: все, наплодила достаточно, земля полна и больше не надо. Нет у нее таких слов. Правдой и неправдой заполучив семя, лелеет его, нагуливает жир, наливается впрок. Если растение погибает от избытка воды или солнца, если зверь погибает от лишнего веса, то Астарте предел не положен. Это ее природа».

37

Что-то для меня сместилось в тексте. Ну никак это не было похоже на фашизм. Да, Локтев нападал на рациональность, и, конечно, рациональность нужно защищать так же, как нужно защищать политические свободы, права личности, чувство собственного достоинства и что там еще. У меня вроде бы нет на этот счет сомнений. Если ее не защищать, сначала придут тихие, с неземным восторгом в глазах мистики, потом ушлые и умные практичные люди, которым что перекреститься, что лобызать землю, что застыть в позе лотоса — один черт, а потом придет фашизм, который, конечно, будет называться как-нибудь иначе. Может быть, он уже пришел. Я — за рациональность. Но почему-то все, что я в жизни люблю, противоречит ей. Жертвенность, бескорыстие, доверчивость, чувство достоинства, ну, в общем, все. Даже игривость. И я чувствую, что, пытаясь понять причину этого, иду по дороге, по которой уже прошел Локтев. Мне остается только не упустить его следы.

«Овечка, подпрыгивая на связанных передних ногах, подволакивала задние. Видимо, потому ее и выбрали для жертвы, что охромела. Мягкие губы закапывались в листву и желуди, выискивая под ними зеленую травку. Когда копытце раскапывало особенно свежий зеленый островок и овца впивалась в него, сын Д-на и на своих губах чувствовал вкус трилистника.

Жить ей оставалось мало: служка храма под присмотром жреца полоснет мечом, подвесит над алтарем, и ее тут же облепят тучи мух. В глубине храма жрец и старуха в зеленом балахоне изгоняли злых духов из лежащего юноши. Они взмахивали веточками и бормотали заклинания. Записали их на языке, на котором давно уже не говорили, языке города Ниневии, исчезнувшего с лица земли…»

Язык Ниневии, возникший раньше ханаанского, был шумерским. Шумеры исчезли, на шумерском языке уже не говорили, но его продолжали изучать в школах Вавилона — про школы Ханаана нам ничего не известно. Кто-то метко сказал, что шумерский для древнего Ближнего Востока — как латынь для средневековой Европы: на ней уже не говорили, но ее изучали, культура развивалась и хранилась на латыни. Прослежен путь, например, от шумерских текстов к книгам Ветхого завета. Так появились в Ветхом завете стихи о потопе и происхождении мира, древние шумерские сказания, осмысленные через иудейское понятие греха.

Локтев перевел ханаанское заклинание от порчи и утверждал, что это перевод с древнего

Вы читаете Хакер Астарты
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату