Я так и не решился спросить, в чем обвиняют Нилла, — уж если «я» нашел ему адвоката, то непременно должен знать, за что он арестован. Меня — вот уж не ожидал! — даже в краску бросило. К счастью, свет в зрительном зале вдруг погас, и все погрузилось в спасительную темноту,
Случись кому-нибудь спросить меня о содержании пьесы Ливенса, которая шла в тот вечер, я попал бы впросак. Ставили «Дальнюю поляну». Драматург и постановщик спектакля как бы задались целью оказать на зрителя скорее эмоциональное, нежели интеллектуальное воздействие.
Во время спектакля мною овладело состояние, которое я обычно испытывал, слушая музыку. Нахлынувшие чувства рождали воспоминания, мысленно воскрешая картины прошлого. Возможно, подобное восприятие искусства не доставляет наивысшего художественного наслаждения, но, да простит мне Ливенс, на этот раз я не был расположен внимательно следить за событиями на сцене. Основная тема пьесы — романтическая любовь, зародившаяся где-то на затерянной лесной поляне и потом забытая. В поисках утраченного счастья герои пробираются сквозь непроходимую лесную чащу, призванную символизировать саму гущу жизни. Меня несколько удивил выбор именно этой пьесы для вечера, который закончится политическими выступлениями. Видимо, Ливенс еще не успел написать политической «пьесы под идейным воздействием «репродуцированного Бирминга». Однако, возможно, я слишком утрирую и все обстоит совсем не так.
Игра Лиан захватила меня, я не сводил с нее глаз. Проникновенный голос, пластичность движений и выразительные жесты актрисы приковывали внимание всего зрительного зала. Она безраздельно господствовала на сцене, резко выделяясь среди своих партнеров, но вовсе не оттесняя их на задний план. И если пьеса очаровала меня, то этим я обязан прежде всего впечатляющей игре Лиан. Казалось, она играет только для меня одного. Словами своей героини она как бы высказывала мне нечто сокровенное, и я, затаив дыхание, боялся пропустить хоть слово.
В ту пору, когда судьба свела меня с Лиан, мне казалось, что молодость уже прошла. Только теперь, оглядываясь назад, я убедился, что наивное представление о безвозвратно ушедшей молодости, столь свойственное ранней юности, глубоко ошибочно. Разве не бывает так, что, окидывая мысленным взором пройденный путь, человек понимает, что в какие-то моменты своей жизни он напрасно причислял себя к старикам, ведь счастье тогда было еще возможно… Пройдет какое-то время, и он поймет, что в ту пору он был не таким уж старым. И вновь: «Тогда я был хоть куда! Но теперь уже не то!..»
И так проходит жизнь. Неужели все позади, спросишь ты себя? Правда, я снискал себе громкую славу, судьба во всем благоволила ко мне, и стремительно мчавшиеся годы могли показаться счастливыми, если бы не томительное ожидание чего-то необыкновенного, несбыточного… Чего же я ждал? Человек не властен отрешиться от себя самого. От своего «я» не убежишь. Коли уж природа наделила тебя замкнутым характером, то чувство одиночества будет сопутствовать тебе всегда, его не избежать даже в компании добрых друзей, бессильна здесь и самая пылкая взаимная любовь!
Откуда оно, это одиночество? Не в силу ли неодолимой жажды совершенства? Человек всегда стремится к бесконечному, а в итоге вынужден признать, что представляет собой мельчайшую песчинку в океане бесконечности, недосягаемой для него во всех отношениях… Что же это? Мысль о собственном ничтожестве? Возможно… В ту пору Лиан как бы почувствовала снедавшее меня нетерпение, затаенное желание спасительного бегства. Ведь подчас человек убеждается, что уйти от самого себя немыслимо, и тогда впадает в безысходное отчаяние.
В маленькой неуютной квартире на верхнем этаже, где я жил в те годы, меня окружала безотрадная, даже мрачная обстановка, хотя я не был стеснен в средствах и вполне мог устроиться С комфортом. Но такая мысль даже не приходила мне в голову. Как-то Лиан, в то время начинающая, но подающая надежды талантливая актриса провинциального театра, навестила меня. Она попеняла: «Ты живешь, словно транзитный пассажир! Почему бы тебе не устроиться поуютнее?» В следующий раз она притащила с собой красивые покрывала, изящные вазы, какие-то статуэтки и даже превосходно исполненную гравюру в надежде хоть как-то украсить мое скромное жилище.
В самом деле, «…словно транзитный пассажир». Почему жизнь складывается так, что я постоянно оказываюсь в положении временного деильца? Где бы я ни находился, все мне быА, стро приедается, тянет на новое место. Но и i там все надоедает, хочется куда-то еще, и все начинается снова, словно возможно, чтобы когда-нибудь мне удалось оказаться одновременно «всюду» и тогда угомониться! Тягостное чувство беспомощности, сознание одиночества, полной изоляции от остального мира были для меня сплошной мукой…
Внезапно я очнулся и без всякой связи вспомнил о своем теледвойнике. При одной мысли о нем мной овладело чувство бурного ликования и душевного подъема. А что, если я и ополчился против него только потому, что своим поведением он вынудил меня принять какое-то решение?!
4
— Нравится? — Ливенс по-своему истолковал мою задумчивость. Что ж, автору простительно неосознанное тщеславие.
— Недурно, — отозвался я довольно сдержанно, избегая вдаваться в подробности и разбирать достоинства спектакля, дабы не осрамиться и не поставить себя в неловкое положение. К тому же я торопился к Лиан.
К сожалению, пройти к ней мне не удалось. Публика, дружно скандируя, долго не отпускала со сцены всех участников спектакля. Особенно много аплодисментов выпало на долю Лиан. Затем, к моему величайшему изумлению, занавес не опустился, и на сцену вытащили длинный стол, за который прямо в костюмах уселись все участники спектакля.
— Дорогой мой, тебя ждут, — обратилась госпожа Ливенс к мужу.
— Да, да, — заторопился Ливенс и обернулся ко мне: — Уважаемый профессор, мне надо на сцену. По-моему, ваше место тоже там.
— Как, разве уже все? — пробормотал я, не решаясь прямо спросить, действительно ли спектакль окончился.
— Что вы хотите этим сказать? — Ливенс удивился.
— Как незаметно пролетело время, — вынужден был ответить я.
Ливенс довольно улыбнулся. По-видимому, он принял мои слова за комплимент.
Я взглянул на Дотти Скотт в надежде еще раз испытать то чувство покоя, которое исходило от нее и так поразило меня в момент нашей встречи. И вдруг мне пришла в голову счастливая мысль: если я не хочу окончательно разойтись с Лиан и потерять ее в этой многолюдной толпе, не лучше ли держаться к ней поближе? Лиан же находилась на сцене. Кто знает, удастся ли после диспута протиснуться к ней в этой сутолоке?
Я кивнул как бы в ответ на собственные мысли, и почти в то же мгновение в зрительном зале раздались громкие возгласы:
— Бирминга в президиум!
Что оставалось делать? «Ведь будет грандиозный скандал. Пожалуй, не стоило сюда приезжать», — промелькнуло в голове, а тем временем Ливенс уверенно вел меня по запутанным лабиринтам служебных помещении. Едва мы вышли на сцену, как меня буквально ослепил яркий свет прожекторов. К счастью, кто- то догадался их выключить. И вот уже зрительный зал и сцена озарились ровным мягким светом.
Увы, меня усадили рядом с совершенно незнакомыми людьми. Лиан же сидела в противоположном конце стола. Ливенс шепотом пред-. ставил меня соседям. Как выяснилось, сухощавый старик, сидевший слева, оказался директором театра. Учтиво обменявшись с нами рукопожатием, директор театра тотчас обратился к зрителям. В кратких словах он выразил свою радость по поводу того, что ему выпало счастье приветствовать выдающегося борца за мир, уважаемого профессора Бирминга, «одно имя которого наполняет сердца молодежи безграничным воодушевлением». Слово «воодушевлением» он произнес несколько патетически, но вполне искренно.
После него от имени «Совета молодежи» собравшихся горячо приветствовала какая-то молоденькая девушка. Сообщив собранию, что свыше двадцати человек изъявили желание выступить в прениях, она
