пронзительной силы монолог старого крестьянина, доведенного до отчаяния и бесчувствия белогвардейским произволом. Его сын Петр, защищая свою жену от пьяного насильника в поручичьих погонах, сорвал 'ненароком' один из этих погон, за что и был арестован как 'большевистский гад'. Старик просит пощадить сына, без которого всей семье впору погибать:
В стихотворении около сорока строк, а как много в него вместилось — и ситуация, и три — как минимум — вполне зримых персонажа, и крестьянская психология. Потрясает концовка монолога. Потрясает без каких-либо громких слов и явных художественных приемов. Сила ее в достоверности. Рубашка на самом деле оказывается последней. Удивительно, что 'Прошение' впервые было опубликовано, если не считать 'Комсомольской правды' 1929 года, только в десятой по счету кедринской книге — в 'Красоте' (1965). А ведь здесь уже можно разглядеть заявку на будущее обращение к историческим темам, к драме в стихах. В образе Петра, без которого 'не обмолотить яровых', просматриваются черты Федора Коня. По крайней мере поручика этот осерчавший 'мирный житель' встряхнул не слабее, чем Конь заносчивого опричника.
Переезд Дмитрия Кедрина в 1931 году в Москву (вслед за старшими товарищами и земляками Михаилом Светловым и Михаилом Голодным) означал для него не просто приближение к центральным редакциям и издательствам. Не менее важны были смена обстановки, расширение кругозора. Город на Днепре, конечно, богат историческими именами и традициями, но средоточие их все-таки в Москве. К тому же в столице более чем где-либо ощущалась 'живая история' — такой эпитет подобрал Кедрин, обдумывая накануне переезда основные направления своей литературной деятельности. Тогда же он записал как тему одного из задуманных произведений: 'Метрополитен и кости бояр, казненных Иваном…'
Скорее всего дело случая, что в том же году после неудачных попыток обосноваться непосредственно в Москве Дмитрий Кедрин становится сотрудником многотиражки Мытищинского вагонного (ныне машиностроительного) завода, которому было поручено делать вагоны для первого в стране метрополитена. Но, возможно, сыграла свою роль и давняя учеба в техникуме путей сообщения. А заводская многотиражка, между прочим, выходила в свет под названием 'Кузница'.
В сентябре 1931 года в ней появилась статья о создании кружка рабочих авторов технической книги, подписанная двумя буквами 'Д. К.'. Так новый литсотрудник начал вникать в жизнь и проблемы большого подмосковного завода, положение которого в ту пору определялось малоприятным словом 'прорыв' — был под угрозой годовой план. Страна, завершавшая первую пятилетку, недополучала от мытищинцев вагоны для электричек и трамваи. Заводские коммунисты начали бить тревогу еще в середине лета. Тогда-то 'Кузница' из простой газеты 'рабочих и служащих' стала 'органом парткома и завкома'. На помощь многотиражки крепко надеялись. И когда выяснилось, что за 9 месяцев на завод было принято 1366 человек, а уволилось 1204, 'Кузница' поместила статью 'Уничтожение текучести рабсилы — залог ликвидации прорыва'. Одним из трех ее авторов был Дмитрий Кедрин. В статье обстоятельно говорилось о необеспеченности рабочих жильем и спецодеждой, о трудностях с питанием, об обезличке и частой переброске людей с участка на участок. Все это соответствовало истине, и тем не менее через несколько номеров в 'Кузнице' появился разбор статьи о текучести кадров, в котором ее авторы обвинялись в хвостистских настроениях, поскольку они лишь отразили факты, а не мобилизовали вагоностроителей на ударную работу. Так молодой поэт прошел обработку политическими формулировками, а они тогда бывали и пострашнее.
В непосредственные обязанности литсотрудника Кедрина входили сбор материалов и подготовка к печати рабкоровских писем. Но вообще-то в редакции с ее штатом в два человека приходилось делать все. Тем более что нагрузка постепенно нарастала — если сначала газета выходила один раз в десять дней, то потом один раз в пятидневку и, наконец, с мая 1932 года- каждые три дня. Кедрин писал и отчеты с собраний, и очерки, и репортажи, и фельетоны, и обзоры стенгазет. А до стихов руки не доходили. Одно из немногих исключений — приветствие зарубежным рабочим, приехавшим на завод по случаю 14-й годовщины Октября. Под его стихотворными строчками стоят подписи Дмитрия Кедрина и Павла Почтовика (редактора 'Кузницы').
Еще до начала работы в заводской газете Кедрин собрал рукопись первого своего стихотворного сборника (в основном из произведений, написанных уже в Москве), назвал ее 'Свидетели' и отнес в Государственное издательство художественной литературы (ГИХЛ) Василию Казину. Тот пообещал дебютанту, что при положительном решение худсовета книга будет издана в начале 1932 года.
Как мы теперь знаем, книга действительно вышла под редакцией В. Казина и с тем же названием, но в сильно измененном и урезанном виде. И произошло это с опозданием — против первоначально обещанного срока — на целых восемь лет…
Дмитрий Кедрин, конечно, и предположить не мог, каким долгим будет ожидание. Он добросовестно работал в многотиражке, учил рабкоров владеть словом и сам подавал им в этом пример. Ему удавалось уже в заголовке материала сказать многое — 'В девять дней рабочие вагоносборки прокуривают целый вагон', 'Инженер Есученя притерся к стулу'… Литсотрудник собирал материалы для очерков, например, о заводском двадцатипятитысячнике В. Н. Суханове и не замечал, что сам становится героем книги. Книги, которая увидела свет намного раньше 'Свидетелей'. Речь идет о романе Александра Кононова 'Упразднение Мефистофеля', созданном молодым прозаиком в основном на материале мытищинских впечатлений. Автор часто бывал на Вагонном, неплохо знал его людей и особенно дружил с газетчиками. В романе, имеющем подзаголовок 'Хроника событий и чувств', среди действующих лиц есть литсотрудник многотиражки. В этом герое было нечто от Кедрина, но в еще большей степени черты поэта угадывались в образе писателя Фирсова, от лица которого велось повествование. И когда роман в 1932 году увидел свет, заводские книгочеи сразу же разобрались, кто с кого 'списан'.
Среди стихотворений, входящих в кедринские книг', лишь в одном ('Христос и литейщик') прямым включением, как бы сказали мы сейчас, показан мытищинский завод:
Дыхание индустрии, прочувствованное поэтом в годы, отданные заводской газете, осталось с ним на всю жизнь. Когда в стихах военной поры мы встречаем у Кедрина редкое, специальное слово 'бессемер' ('Все Бессемеры тыла, как один, солдату отвечают: 'Будь спокоен!'), то объяснить его появление совсем нетрудно. Несколько месяцев оно не сходило со страниц 'Кузницы', взявшей шефство над строительством сталелитейного цеха. И был рапорт газете 'Правда': 'Коллектив Мытищинского вагонного завода сегодня, 8 ноября, дает первую сталь нового Бессемера'. В поэме 'Уральский литейщик', несмотря на ее четкую географическую привязку, история обычной рабочей семьи выстроена на основе прежде всего подмосковных, мытищинских впечатлений и знакомств поэта, который сам восточнее Уфы не бывал.
И все-таки основное, что дала Дмитрию Кедрину его работа в большом заводском коллективе, — это возможность личного участия не только в технической реконструкции завода, а в более сложном деле — в воспитании нового человека.
