Поэтический космос

оживать. Румянец заиграл на матовости щек. Серебряная коса теряется в стелющемся утреннем тумане. На фоне зари, в нише окна, стоит с тихой улыбкой на спокойном лице красивая девушка — Коломбина».

Торжествующий автор стремится соединить влюбленных, но в момент сближения их рук все рушится, исчезают декорации, Автор убегает, остается только распростертый бледный Пьеро. Как Орфей, утративший снова обретенную Эвридику, он играет на дудочке песню «о своем бледном лице, о тяжелой жизни и о невесте своей Коломбине».

Звездный небесный сад — древнейший символ рая, где некогда в блаженстве и радости пребывал Адам со своей возлюбленной. Звездный сад. Эдем, стал соловьиным садом в поэзии Блока. Сад, где свисают цветы «лишних роз», где «однозвучно» поют ручьи, конечно, отличается от сурового библейского рая, где есть запреты и преграды.

Блоковский соловьиный сад больше похож на восточный мусульманский рай, где дозволено все. Антипод Вавилонской башни, он, подобно висячим садам Семирамиды, находится на звездной вышине, куда ведут крутые подъемы, откуда крутые спуски. Это тот вертоград, где уже не будет запретов, где властвует не сурово-отцовское, а женственно-материнское, нежное. «Радуйся, Вертоград неувядающий, — такими словами воспевалась в акафисте Богородица, — радуйся, лестница от земли к небу».

К соловьиному саду Блока ведет иной путь: долгих раздумий, сомнений, душевной борьбы. Неприступные двери — только видимость преграды:

Правду сердце мое говорило,
И ограда была не страшна.
Не стучал я — сама отворила
Неприступные двери она.

Она, таинственная возлюбленная, не мусульманская гурия, не петербургская блудница, не аскетическая монахиня, чей смутный облик угадывался в снежной маске Петербурга, в чаду у трактирной стойки, в ресторанном голубом омуте: «Дыша духами и туманами, Она садится у окна…» Кто это — звезда или женщина? «И звенели, спадая, запястья громче, чем в моей нищей мечте». Звенящие запястья пляшущей танцовщицы — Иродиады, Семирамиды, Саломеи, а может быть, светлой звездной богини Иштар, Инанны? Там, в шумерском эпосе, Инанна раздевается в аду, снимает налобную ленту — «прелесть чела», лазурное ожерелье, золотые запястья, сетку — «ко мне, мужчина, ко мне» — с груди, повязку «одеянье владычиц» — с бедер; не одежды, а знаки власти над мужским миром.

В блоковском раю лишь спадающие запястья, нет туманного покрывала, нет снежной маски, нет «темной вуали» и склоненных страусовых перьев. Здесь все иное.

Благоухающая, как мироносица, Она в благоуханном саду, и между ними нет расстояния.

Но здесь невольно вспоминается другой образ из древних мистерий, дошедший до нас в двух версиях: Апулея и Евангелия.

В «Золотом осле» чувственная матрона, принимающая осла, осыпает его розовыми лепестками, умащивает благовониями. Сладострастный юноша, превращен в осла на любовном ложе. Божественная Изида, богиня женственности и плодородия, сжалилась над ним и вернула юноше человеческий облик. Неоплатоник, утонченный мистик Апулей превратил в роман сюжет мистерии, где животная, «ослиная» природа человека преображается в духовную под воздействием вечной женственности.

В Евангелии Христос въезжает в Иерусалим на осле. Этот осел — символ преображенной чувственной природы человека.

В поэме Блока «Соловьиный сад» осел остается внизу, у подножия звездного сада. Осел — вечный труженик на земле, ему нет входа в неприступную райскую обитель. Человек, оставивший свою земную природу вечного труженика, воспарил ввысь, над своей нищей мечтой и обрел то самое райское блаженство, которое было утрачено первыми людьми сразу после вкушения запретного плода с древа познания.

За нарушение запрета Адам был обречен на труд в поте лица на земле, которая произрастит ему «тернии» и «волчцы». Земля — каменистая, слоистая — осталась внизу, Проклятие вечного труда в поте лица оказалось снятым. Адам вернулся в свой Эдем, оставив внизу в образе осла свою греховную земную оболочку и проклятие труженика.

Сюжет «Соловьиного сада» полярно противоположен библейскому сюжету изгнания из рая. Как бы завершив круг, человек возвращается в райский сад, и никто не препятствует его пребыванию там… Никто. Но внизу, на земле, на берегу житейского моря, раздается крик земной твари, и происходит очередное превращение: осел теперь не воплощение грубой физической силы, а символ прирученной человеком природы. Как часть его души, вопиет он к вершинам звездного соловьиного сада:

Я окно распахнул голубое,
И почудилось, будто возник
За далеким рычаньем прибоя
Призывающий жалобный крик.

Крик осла был протяжен и долог,
Проникал в мою душу, как стон,
И тихонько задернул я полог,
Чтоб продлить очарованный сон.

Нет, это только почудилось. Ведь сюда «не доносятся жизни проклятья». Это был крик из глубины самой человеческой природы, из глубины души. Доступ в рай был свободен, но, чтобы покинуть рай, пришлось преодолевать тернии.

И, спускаясь по камням ограды,
Я нарушил цветов забытье.
Их шипы, точно руки из сада,
Уцепились за платье мое.

Человек сам изгоняет себя из рая. За терновой оградой страданий и скорби человек слышит шум житейского моря, рокот прибоя, крик стихии. Мистики называли Христа «новым Адамом». Новый Адам Блока возвращается в мир, чтобы спасать его, как Христос, но там, в этом мире, человек сам находит свое спасение:

А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.

Мистериальное время действия «Соловьиного сада» — неизвестное число «неизвестно которого дня». Кажется, что прошла только одна ночь, но уже нет хижины на берегу, и лом заржавел и затянулся мокрым песком. Значит, по земным измерениям прошло много времени. Как и в Библии, здесь время действия —