Глядя назад с горного гребня, с трудом верилось, что некогда оживленный городок, лежащий внизу, превратился в пустынные горестные руины. Деревья скрывали от взора страшные пожарища, а лениво всплывающие ввысь струи дыма, разгоняемого легким ветром и образующего тонкую туманную пелену над селением, могли бы подниматься от кухонных очагов, на которых готовится пища для пропавшего гарнизона. По другую сторону Гряды простиралась плоская равнина с вьющейся по ней серебряной лентой Джамны, окаймленной белыми песчаными берегами, и широкой полосой пахотных земель, а в полутора милях от нее смутно виднелись стены и купола Дели, словно плывущего по туманам, что поднимались от реки. Длинная белая дорога, прямая, как клинок меча, тянулась от Флагштоковой башни к Кашмирским воротам, но в этот ранний час на ней не наблюдалось никакого движения. Даже воздух был недвижен, и в мире царила такая тишина, что Сита слышала петушиный крик, доносящийся из какой-то далекой-далекой деревни за каналом Наджафгар.
Гряда тоже казалась пустынной, хотя даже здесь землю усыпали безмолвные свидетельства вчерашней паники: детский башмачок, кукла, игрушки, книги; отделанный розовым кружевом и лентами капор, висящий на терновом кусте; тюки и коробки, потерянные владельцами в темноте или брошенные в горячке бегства; опрокинутая собачья тележка с поврежденным колесом и сломанными оглоблями. Ночная роса сверкала россыпями драгоценных камней на раскиданных повсюду предметах и покрывала траву пленкой серебра, но она уже начинала высыхать под первым жарким дыханием наступающего дня, и птицы уже принимались щебетать и чирикать в терновых кустах.
Во Флагштоковой башне не было ни души, но вокруг нее валялось еще больше разного мусора и брошенных вещей, а утоптанная земля свидетельствовала, что маленькая армия женщин и детей, офицеров, слуг и конных повозок стояла тут лагерем не один час и снялась с места совсем недавно – один из фонарей на оставленной здесь собачьей тележке все еще горел. Судя по следам колес, лошадиных копыт и человеческих ног, проведшие здесь ночь люди бежали на север к Карналу, и Сита последовала бы за ними, если бы не одно обстоятельство.
В пятидесяти ярдах за башней – на дороге, которая тянулась на север мимо базара Саддер до канала, где поворачивала направо, в сторону Великой колесной дороги, – стояла брошенная повозка, нагруженная чем-то с виду похожим на ворох женской одежды. И снова, как накануне вечером, осел вдруг резко остановился и уперся, отказываясь приближаться к ней. Именно поэтому Сита решила заглянуть в повозку и увидела там мертвые тела – зверски изувеченные тела четырех сахибов в ярко-красных мундирах, на которые кто-то торопливо набросил женское муслиновое платье с цветочным узором и оборчатую нижнюю юбку в тщетной попытке укрыть трупы от глаз. Цветочный узор на платье состоял из незабудок и роз, а нижняя юбка некогда была белой, но сейчас и платье и юбку сплошь покрывали бурые пятна, а ярко- красные мундиры, зверски исполосованные мечами, заскорузли от запекшейся крови.
Из-под складок муслина торчала рука без большого пальца, но с кольцом на безымянном, которое никто не додумался снять. В ужасе уставившись на нее, отшатнувшись от запаха смерти так же, как животное, Сита отказалась от мысли двинуться вслед за британцами.
Ни рассказы часовых на мосту, ни вид мертвой мем-сахибы в Кудша-Баге, ни даже разорение военного городка не помогли Сите осознать смысл происходящего. Это обычный мятеж: волнения, поджоги и гур-бур. Она довольно часто слышала о подобных бунтах, хотя никогда прежде не оказывалась в гуще событий. Но сахиб-логи всегда подавляли мятежи и впоследствии вешали или ссылали на каторгу зачинщиков, а сами оставались на месте с возросшими против прежнего силами и численностью. Однако в повозке лежали мертвые сахибы – офицеры армии Компании, и другие сахибы бежали в таком страхе, что даже не задержались, чтобы похоронить своих товарищей. Они просто торопливо накрыли лица мертвецов женской одеждой, а потом пустились наутек, оставив трупы в полном распоряжении ворон и стервятников или любого прохожего бандита, который может снять с них мундиры. Теперь находиться рядом с сахиб- логами небезопасно, и Сита должна увезти Аш-бабу куда-нибудь подальше от Дели и британцев…
Они повернули обратно, снова перевалили через Гряду и двинулись через разоренный военный городок, мимо почерневших бунгало без крыш, вытоптанных садов, сгоревших дотла казарм и тихого кладбища, где мертвые британцы лежали ровными рядами в чужой земле. Ослиные копытца гулко и дробно застучали по мосту через канал Наджафгар, и вспугнутая стайка попугайчиков, пивших воду из лужицы в сухом канале, брызнула ввысь зеленым пронзительно щебечущим фонтанчиком. Потом они выехали из военного городка на открытую местность – и внезапно мир, до сих пор серый и безмолвный, озарился желтым светом восходящего солнца и огласился птичьим гомоном и трескотней белок.
За каналом дорога сузилась до тропы, бегущей между зарослями сахарного тростника и высокой травы, и вскоре вышла на широкий и ровный Великий путь. Но они не стали на него сворачивать, а пересекли дорогу и двинулись по тропинке через хлебные поля в направлении маленькой деревушки Дахипур. Без осла они бы недалеко ушли, но как только большак скрылся из виду, Сита спешилась и пошла своим ходом, и таким образом они удалились от Дели на несколько миль ко времени, когда солнце стало нещадно палить. Они могли бы продвигаться вперед быстрее, но Сита по-прежнему остро сознавала опасность и часто сворачивала с тропы, чтобы обойти стороной деревушки и избежать встречи со случайными путниками. Да, Аш-баба унаследовал от матери черные волосы и, смуглый от рождения, загорел дочерна за годы жизни на открытом воздухе, так что цветом кожи не отличается от индийца, но глаза-то у него светло-серые – вдруг какой-нибудь подозрительный прохожий опознает в нем белого ребенка и пожелает убить его, дабы получить награду? Кроме того, никогда не знаешь, что может сказать или сделать малое дитя. Поэтому Сита подумала, что не почувствует себя в безопасности, покуда Дели и мирутские мятежники не останутся далеко-далеко позади, на расстоянии многих дней пути.
Хлеба еще не поднялись настолько, чтобы служить укрытием, но равнина была часто изрезана сухими оврагами, и вдобавок густые терновые кусты и заросли пеннисота позволяли надежно спрятаться не только человеку, но даже ослу. Однако здесь тоже недавно проходили англичане: жужжащий рой мух выдал местонахождение трупа пожилого евразийца в высокой траве у обочины тропы. Как и толстая женщина в Кудша-Баге, бедняга тоже заполз в траву на четвереньках и там испустил дух, но в отличие от нее он перед этим получил столь тяжелое ранение, что казалось уму непостижимым, как он умудрился уползти на такое расстояние.
Ситу сильно встревожило то обстоятельство, что и другие люди предпринимали попытку бежать через равнину, а не по дороге, ведущей в Карнал. Вид несчастных, жалких беженцев послужит лишь к распространению слухов о бунте по прежде мирным деревням, возбуждению в местных жителях презрения к фаранги (иностранцам) и выступлениям в поддержку мятежных сипаев, а Сита выбрала этот путь именно в надежде опередить вести из Дели. Однако, судя по всему, она поставила перед собой невыполнимую задачу: мертвый мужчина в траве явно лежал там со вчерашнего дня, и похоже, кто-то помог бедняге отползти от обочины – тот самый человек, который аккуратно накрыл лицо трупа носовым платком, прежде чем оставить его мухам и пожирателям падали. Сита протащила упирающегося осла мимо и, чтобы отвлечь внимание Аша и самой отвлечься от собственных мучительных мыслей, принялась рассказывать историю про затерянную высоко в горах долину, которую они найдут однажды и где заживут припеваючи.
К наступлению темноты они уже порядком удалились от большака, и Сита решила, что теперь можно без особых опасений остановиться на ночлег в деревне, мерцающие огни которой наводили на мысль о базаре и возможности купить горячую пищу и свежее молоко. Аш-баба совсем уморился и клевал носом, а значит, вряд ли станет болтать языком. Осел тоже нуждался в питье и корме, да и сама она валилась с ног от усталости. Той ночью они переночевали под навесом у одного гостеприимного землепашца, в обществе своего осла и хозяйской коровы. Сита представилась женой кузнеца из окрестностей Джалландера, возвращающейся из Агры с осиротевшим племянником, сыном мужнина брата. Она купила горячей еды и буйволиного молока на базаре, где наслушалась разных пугающих слухов, один хуже другого, а потом, когда Аш заснул, присоединилась к кучке судачащих деревенских жителей.
Сидя глубоко в тени, она слушала рассказы о мятеже, вести о котором принесли утром в деревню несколько гуджаров, а после полудня подтвердили пятеро сипаев из 54-го туземного полка, накануне присоединившихся к повстанцам у Кашмирских ворот, а теперь спешивших в Сирдану и Мазафнагар с сообщением, что власть Компании наконец свержена и в Дели снова правит Могол. В своем рассказе сипаи не пожалели красок, и, выслушав эту историю в пересказе деревенских старейшин, Сита безоговорочно приняла все на веру – после того, что она видела своими глазами с момента, когда солдаты 3-го кавалерийского полка пронеслись мимо нее по Мирутской дороге.
