Мулрадж решительно настаивали на присутствии сахиба при обряде, приказ равалпиндского начальства со всей определенностью предписывал капитану Пелам-Мартину самолично проследить за тем, чтобы две сестры его высочества махараджи Каридкота благополучно вышли замуж.
Конечно, формулировка приказа допускала различные толкования. Но в данных обстоятельствах представлялось разумным понимать его буквально – на случай, если в дальнейшем будут предприняты попытки оспорить законность по крайней мере одного брака, а такую возможность, надо полагать, не исключали и Кака-джи с Мулраджем.
Прошло уже более часа, как Гул Баз унес поднос с кофейником и ушел веселиться, но праздник все еще продолжался. Вспомнив бракосочетание Лалджи, Аш понял, что он вполне может прождать еще час или два, прежде чем получит приглашение явиться на церемонию шаади. В парке и во дворце все так же жизнерадостно играла музыка, соперничая с треском фейерверков и боем барабанов в городе, превращая ночь в сущий бедлам. Аш ушел в комнату, плотно затворил двери, отгораживаясь от шума, и сел писать письма Уолли и Зарину, в которых сообщал, что задержится в Бхитхоре еще не меньше чем на месяц – и даже на больший срок, если сезон муссонов запоздает, – и вряд ли увидится с ними ранее конца лета.
Он закончил оба письма и взялся за третье, к политическому офицеру, но тут появился Мулрадж с приглашением проследовать в Жемчужный дворец, где состоится церемония шаади. Шагая через парк, Аш увидел, что луна зашла, и понял, что сейчас около полуночи.
Дурбарный зал был набит битком, и, когда он вошел туда со свежего воздуха, жара и всепобеждающий аромат сандалового дерева, курений и увядающих цветов накатили на него физически ощутимой волной. Но музыканты больше не играли, и, если не считать приглушенного гула голосов, в зале было довольно тихо. А также на удивление темно, поскольку все лампы были из цветного стекла и к настоящему времени масло в них на три четверти выгорело, так что Ашу потребовалась почти минута, чтобы привыкнуть к полумраку и разглядеть знакомые лица в людском море.
Кресло для него поставили возле двери, в тени колонны – с таким расчетом, чтобы он не привлекал к себе особого внимания, но одновременно мог видеть все происходящее поверх голов мужчин, которые тесными рядами сидели на земле перед ним. Со своего места Аш видел не только четыре серебряных столба с золотистым балдахином из ноготков, но и землю под ним, где нарисованный рисовой мукой круг казался ослепительно белым на фоне гладкой квадратной площадки из сухого коровьего навоза. Медный котел, где зажгут жертвенный огонь, уже стоял наготове, и около него жрецы поставили алтарь, на котором сейчас расставляли сосуды для пуджи, кувшины с водой из Ганга, светильники и курильницы. А на низких скамеечках с одной стороны квадратной площадки сидели жених и невесты с закрытыми цветочными завесами лицами, вместе с Кака-джи и Малдео Райем (они вдвоем замещали покойного отца невест) и закутанной в покрывало Анпорой-Баи, которая представляла здесь усопших матерей девушек – чего, безусловно, достаточно, сардонически подумал капитан Пелам-Мартин, чтобы бренные останки обеих дам восстали в гневе из праха.
Приглушенный гул голосов снизился до шепота, а вскоре и шепот стих, когда один из жрецов на площадке под цветочным навесом приступил к обряду хавана – возжиганию священного огня. Языки пламени озарили его бесстрастное гладко выбритое лицо, которое засияло, точно полированный металл, когда он подался вперед, чтобы подбросить в огонь сандаловые стружки и крупицы благовоний. Как только костер хорошо разгорелся, по рукам сидевших в первых рядах людей пошли серебряные блюда с душистыми солями, и каждый брал щепотку и бросал в котел. Кристаллики соли шипели и потрескивали, источая терпкий аромат, вызвавший сдавленный кашель незримых женщин, которые толпились в выходящей в зал закрытой галерее. Повинуясь знаку священнослужителя, рана и Шушила поднялись на ноги и вступили в круг, нарисованный рисовой мукой.
Жрец принялся нараспев читать мантры, но Аш сидел слишком далеко, чтобы разобрать что-либо, кроме отдельных слов, а позже, когда невеста и жених стали повторять за жрецом слова брачной клятвы, слышен был только голос раны. Но все присутствующие знали содержание клятвы. Жених и невеста обещали жить в согласии со своим вероисповеданием, хранить верность друг другу и разделять трудности друг друга, произвести на свет сыновей и во всех невзгодах оставаться твердыми как скала…
Даже рядом со своим усохшим женихом Шушила казалась невероятно маленькой и хрупкой – ни дать ни взять малый ребенок, нарядившийся в праздничное одеяние своей матери. Как положено невесте, она была во всем алом (ибо красный – цвет радости) и в знак уважения к жениху надела на бракосочетание традиционное для Бхитхора и всего Раджастхана платье с широкой юбкой. Кроваво-красные рубины у нее на шее, запястьях и пальцах отражали свет пламени и сами горели огнем, и, хотя девушка держала голову низко опущенной и произносила слова брачного обета шепотом, она ни разу не сбилась и не запнулась – к великому удивлению (и немалому облегчению) родственников и придворных дам, которые ожидали от нее бурного потока слез, если не истерики.
Аш невольно спросил себя, так ли хорошо держалась бы Шушила, если бы хоть мельком увидела лицо своего жениха, и имеет ли она представление, что скрывается за цветочной завесой. Но традиция возбраняла жениху и невесте видеть лица друг друга до завершения свадебной церемонии, и Шушила была в точно такой же цветочной вуали, поэтому она почти ничего видела. На руку ей надели «обручальное кольцо» – железный браслет, на шею повесили «нить счастья», а затем уголок ее шали привязали к концу кушака жениха, и, связанные вместе таким образом, они прошли семь шагов вокруг священного огня, совершив сатапади – обязательную часть обряда, без которой по закону брак еще считается недействительным, тогда как с последним, седьмым шагом супружеские отношения вступают в силу и уже не подлежат отмене.
Теперь Шушила стала женой раны и рани Бхитхора, и ее муж обращался к ней словами древнего ведического гимна: «Стала ты моей супругой, ибо прошла со мной все семь шагов. Без тебя мне нет жизни. Без меня тебе нет жизни. Мы вступаем в общее владение нашим совместным имуществом и разделяем нашу совместную силу. Над домом моим ты обретаешь всю полноту власти…»
Рана умолк, и чета новобрачных вернулась в пределы священного круга, чтобы принять благословения своих пожилых родственников, а потом они двое сели на свои прежние места. В огонь снова подбросили сандаловых стружек и благовоний, снова зазвучали напевные мантры, серебряные подносы снова пошли по рукам, и вся церемония повторилась. Но на сей раз побыстрее и с другой невестой.
Анджули сидела за своей сводной сестрой, загороженная от взора Аша дородной фигурой Анпоры- Баи. Но вот она в свою очередь вступила в священный круг. Момент, которого он ждал с таким ужасом, настал, и теперь ему предстояло увидеть, как Джули выходит замуж.
Почти бессознательно он напрягся всем телом, словно готовясь отразить удар. Но в конечном счете необходимости в этом не было. Возможно, именно полное отсутствие всякой надежды позволило Ашу расслабить напряженные мышцы и сидеть неподвижно, сохраняя безразличие к происходящему, ничего не чувствуя – или почти ничего. Хотя церемония украшения жениха гирляндами загасила последний бесконечно малый огонек надежды, еле теплившийся у него в душе, крохотная искорка все же уцелела – вероятность, что избалованная, крайне нервная Шушу, изнуренная последними несколькими неделями мучительного ожидания и своим ужасом перед бракосочетанием с чужим мужчиной в чужой стране, может в последнюю минуту заартачиться и отказаться довести церемонию до конца.
Немыслимо было представить, чтобы благочестивая индусская невеста отказалась пройти вокруг священного огня семь шагов, окончательно скрепляющих брак, и подобные события, разумеется, случались крайне редко – если вообще случались когда-либо. Но по европейским меркам Шу-шу была всего лишь ребенком, чрезмерно впечатлительным ребенком, который зачастую вел себя непредсказуемо и вполне мог создать скандальный прецедент, отказавшись совершить сатапади. Но она этого не сделала, и, когда она прошла семь шагов, последняя упрямая искорка погасла в душе, окончательно избавив Аша от надежды и позволив ему пронаблюдать за второй церемонией с чувством, близким к безразличию.
Здесь Ашу помогло то обстоятельство, что в безликой фигуре в блестящем сари и цветочной вуали он со своего места не видел никаких знакомых черт. Это могла быть любая индийская женщина, разве что ростом она превосходила большинство индианок и рядом с ней жених казался совсем уже хилым и малорослым.
Она была одета не столь роскошно, как сводная сестра, чему не приходилось удивляться. Но кроме того, выбор цвета, ткани и драгоценностей (за него несла ответственность Анпора-Баи) был на редкость неудачным: топазовые и жемчужные украшения проигрывали при тусклом освещении, а золотисто-желтый
