которых он любил и на которых полагался. Но куда девается это «что-то»? Аш тщетно ломал голову и не находил ответа.
Сита натаскала терновых веток от ограды, некогда защищавшей лагерь, и сложила из них подобие высокой стенки вокруг палатки. Она поступила разумно: ближе к полуночи пара леопардов прогнала прочь шакалов и гиен, заявив о своих правах на лакомство, а незадолго до рассвета в джунглях за деревьями шал раздалось рычание тигра, и поутру они обнаружили отпечатки его лап в ярде от хлипкой изгороди из терновых веток.
Тем утром им пришлось обойтись без молока, да и еды было совсем мало. Сита дала Ашу остатки чапати – индийской пресной лепешки, а потом увязала в тюк скудные пожитки, взяла мальчика за руку, и они покинули страшный разоренный лагерь, лежащий в мерзости запустения.
2
Сите не могло быть больше двадцати пяти лет, но выглядела она вдвое старше своего возраста. Изнурительный труд, ежегодные беременности и роды, глубокое горе и разочарование от потери всех пятерых детей преждевременно состарили ее. Она не умела ни читать, ни писать и не отличалась умом, но обладала мужеством и преданным, любящим сердцем, и ей ни разу не пришло в голову присвоить деньги, полученные от Хилари, или ослушаться приказа хозяина. Сита любила сына Хилари с самого его рождения, и вот теперь Хилари передал мальчика под ее опеку и велел доставить к сородичам. Кроме нее, некому позаботиться об Аш-бабе. Она за него отвечает и не подведет его.
Сита не имела понятия, кто сородичи мальчика или как их найти, но не особо беспокоилась по данному поводу, ибо помнила несколько домов в делийском военном городке, где отец Аш-бабы оставил значительную часть своего багажа, а также имя полковника-сахиба, проживавшего там. Она отведет ребенка в Дели, к Абутноту-сахибу и его мем-сахибе, которые все устроят, а поскольку им, безусловно, понадобится айя для малыша, Сите не придется расставаться с ним. Дели находился далеко на юге, но она ни на мгновение не усомнилась, что они благополучно доберутся до него, хотя из опасения привлечь к себе внимание по дороге – ведь ей никогда прежде не доводилось держать в руках столько денег, сколько было в жестянке у профессора, – она нарядила Аша в самую старую одежонку и строго-настрого запретила разговаривать с посторонними.
Они достигли окрестностей города Моголов только в мае: Аш был слишком тяжелым, чтобы Сита могла подолгу нести его на руках, а своим ходом он преодолевал не более нескольких миль в день, даром что был крепким мальчуганом. Да и погода, довольно прохладная для весны, становилась все жарче, и долгие знойные дни не располагали к спешке. Аш воспринял путешествие как нечто само собой разумеющееся – он путешествовал с самого рождения и привык к постоянной перемене мест. Единственным, что до сих пор никогда не менялось в жизни мальчика, было присутствие рядом одних и тех же людей: Ситы, дяди Акбара, бара-сахиба, Дая Рама, Картара Сингха, Свабы Гала, Тары Чанда, Дунно и двух десятков других. И хотя теперь все они исчезли, кроме Ситы, но она-то по-прежнему оставалась с ним – вместе со всей Индией и знакомыми индийскими пейзажами.
Они двигались медленно, покупая пищу в деревнях по пути и ночуя главным образом под открытым небом, чтобы избежать расспросов. Оба страшно устали к тому времени, когда увидели на горизонте крепостные стены, купола и минареты Дели, казавшиеся призрачными в золотых лучах вечернего солнца, насыщенных тонкой пылью. Сита надеялась достичь города затемно и переночевать у мужнина дальнего родственника, державшего зерновую лавку в переулке в Чанди-Чок, где она могла бы постирать и погладить английскую одежду, которую прятала в своем узле, и одеть Аш-бабу надлежащим образом, прежде чем отправиться с ним в военный городок. Но в тот день они уже прошагали почти шесть миль, и хотя до городских стен оставалось всего ничего, к заходу солнца они все еще находились в четверти мили от понтонного моста через Джамну.
Еще полмили предстояло пройти по городу до лавки родственника, а сумерки быстро сгущались, обращаясь в непроглядную тьму. Но у них было достаточно еды и питья для ужина, и, поскольку малыш очень устал и клевал носом на ходу, Сита свернула с дороги к дереву пипал, раскинувшему ветви над полуразрушенной каменной оградой. Там она накормила Аша, уложила на расстеленное меж древесных корней одеяло и убаюкала старинной пенджабской детской песенкой «Арре ко-ко, Джарре ко-ко» и самой любимой колыбельной:
Ночь была теплой, безветренной и звездной, и Сита, которая лежала на земле, обняв одной рукой детское тельце, видела за равниной мерцающие огни Дели – золотые блестки на черном бархате тьмы. Среди руин другого, более древнего Дели выли шакалы; в ветвях над головой носились летучие мыши и кричали пронзительными голосами ночные птицы; один раз гиена зловеще расхохоталась в зарослях красного пеннисетума в нескольких ярдах от них, и мангуст сердито засвиристел в густой тени. Но это все были знакомые звуки – такие же знакомые, как далекий барабанный бой в городе и резкий стрекот цикад, – и вскоре Сита накрыла лицо краем своего чуддаха и погрузилась в сон.
Она проснулась перед самым рассветом, внезапно разбуженная не столь привычными звуками: дробным топотом копыт, треском ружейных выстрелов и громкими мужскими криками. По дороге скакали всадники, приближаясь со стороны Мирута. Они неслись во весь опор, точно одержимые или преследуемые погоней, и шлейф пыли, похожий на струю белого дыма, стелился за ними по окрашенной в цвета зари равнине. С оглушительным топотом они промчались мимо на расстоянии броска камня от дерева пипал, бешено паля в воздух из ружей и крича во всю глотку, как обычно кричат мужчины на полном скаку. Сита увидела широко раскрытые глаза и исступленные лица всадников, белые хлопья пены, срывающиеся с боков и напряженно вытянутых шей взмыленных лошадей. Это были совары, одетые в форму одного из кавалерийских полков бенгальской армии. Совары из Мирута. Но форменная одежда на них была изорвана, запылена и покрыта темными пятнами крови.
Шальная пуля просвистела в ветвях пипала, и Сита испуганно пригнулась и обхватила обеими руками Аша, проснувшегося от шума. В следующий миг всадники пронеслись мимо и скрылись за вихрящимся облаком взметенной белой пыли, глотнув которую Сита задохнулась, закашлялась и прикрыла лицо свободным концом сари. К тому времени когда пыль у нее перед глазами рассеялась, всадники уже достигли реки, и она услышала приглушенный расстоянием, но звучащий отчетливо в предрассветной тишине гулкий стук копыт по понтонному мосту.
Вид охваченных отчаянием мужчин, в страхе бегущих от преследователей, произвел на Ситу столь сильное впечатление, что она схватила на руки ребенка, бросилась в заросли пеннисетума и спряталась там, с минуты на минуту ожидая услышать шум приближающейся погони.
Она оставалась в зарослях почти целый час, успокаивая ничего не понимающего мальчика и шепотом уговаривая его сидеть тихо и не шуметь. Конские копыта по Мирутской дороге так больше и не простучали, но в утренней тишине ясно слышались отдаленные крики мужчин и треск выстрелов под стенами Дели. Вскоре и они прекратились или растворились в будничном шуме пробуждающегося города и обычных звуках
