гораздо лучших конях. Чалый жеребец Аша, Кардинал, недавно победил в двух скачках без препятствий и в стипль-чезе в Равалпинди, а кобылица Мулраджа, Далхан, слыла лучшей лошадью в лагере.
Ярд за ярдом они сокращали расстояние, но край ущелья уже находился всего в десяти шагах впереди, когда наконец Мулрадж поравнялся с Балбалом и отпустил поводья. Управляя своей кобылицей одними только коленями, он свесился с седла, крепко обхватил мальчика за пояс и сдернул его с коня, а Аш, подскакавший с другой стороны, поймал волочащиеся по земле поводья и попытался развернуть Балбала.
В искусстве верховой езды мало кто мог сравниться с Мулраджем и никто не превосходил его, хотя, если бы сегодня он сидел на любой другой лошади, все могло бы закончиться бедой или даже трагедией. Но наездник и лошадь много лет знали друг друга и достигли такого редкого согласия и взаимопонимания, что порой казались единым целым – полуконем-получеловеком. Мулрадж все точно рассчитал: поравнявшись с Балбалом, он уже поворачивал на полном скаку налево, чтобы взять курс параллельно краю ущелья. Благодаря этому и несмотря на то, что в руках у него находился мальчик и он не мог пользоваться поводьями, Мулраджу удалось отвести Далхан прочь от обрыва.
Но Аш не успел вовремя остановить Кардинала, и оба коня, чалый и гнедой, сорвались с края ущелья и, неистово молотя ногами, рухнули с десятифутовой высоты на камни и валуны.
17
Аш довольно долго не приходил в сознание, и это было хорошо, поскольку, кроме сотрясения мозга и множества синяков и глубоких ссадин, он получил перелом ключицы и двух ребер, а также вывих кисти, а при данных обстоятельствах трехмильное путешествие в тряской повозке, запряженной волами, было бы таким же неприятным, как последующая вправка костей без обезболивающих средств. По счастью, он перенес оба этих тяжких испытания, оставаясь в беспамятстве.
И по счастью же, личный хаким Кака-джи Рао был отличным костоправом, ибо, окажись Аш на заботливом попечении врача раджкумари, воспользоваться услугами которого предложила Шушила-Баи, ему пришлось бы плохо: сей пожилой и старомодный лекарь свято верил в целебную силу трав, земных токов и заклинаний в сочетании с жертвоприношениями богам и различными микстурами, изготовленными из коровьего навоза и мочи.
К счастью, Кака-джи, хотя и был правоверным индусом, не верил в подобные средства, когда речь шла о сломанных костях, а посему он тактично отклонил предложение племянницы и послал к Ашу своего собственного врача, Гобинд Дасса. Гобинд Дасс отлично справился с делом; он знал толк в своем ремесле, и немногие европейские врачи с высшим медицинским образованием сумели бы действовать лучше. При помощи Махду, Гул База и одной из служанок раджкумари Анджули, Гиты, которая была превосходной дай (сиделкой), он успешно ухаживал за пациентом в течение двух суток сильнейшей горячки, последовавшей за периодом комы, что само по себе требовало немалого мастерства, так как больной метался и бредил и его приходилось удерживать на постели силой, дабы он не причинил себе еще каких-нибудь травм.
В первые двое суток Аш редко приходил в сознание, но один раз, ночью, ему померещилось, будто кто-то спрашивает: «Он умрет?» – и, открыв глаза, он увидел женщину, стоящую между ним и лампой, – темный силуэт на светлом фоне. Он посмотрел ей в лицо, видеть которое не мог, и пробормотал:
– Извини, Джули. Я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, я…
Но слова безнадежно спутались у него на языке, и он забыл, что хотел сказать – или кому. Так или иначе, женщина уже исчезла, потому что теперь перед ним была лампа без абажура, и он закрыл глаза, ослепленный ярким светом, и снова провалился в темноту.
Горячка прошла на третий день, и Аш проспал целые сутки, а пробудившись, обнаружил, что снова ночь и лампа по-прежнему горит, хотя пламя загорожено от него чем-то, что отбрасывает густую тень на постель. Ему стало любопытно, почему же он не погасил лампу перед сном, и он все еще ломал голову над этим пустяковым вопросом, когда осознал, что во рту у него пересохло и он очень хочет пить, но при попытке пошевелиться все тело пронзила столь острая боль, что он невольно застонал. Тень, лежащая у него на постели, мгновенно шевельнулась.
– Лежи тихо, дитя мое, – ласково сказал Махду. – Я здесь. Лежи тихо, сынок.
Старик говорил таким тоном, словно обращался к ребенку, пробудившемуся от кошмарного сна, и Аш недоуменно уставился на него, озадаченный странным тоном и в еще большей степени – присутствием Махду в его палатке в такой час.
– Что ты здесь делаешь, ча-ча-джи? – спросил Аш, еле ворочая языком.
Собственный голос удивил его не меньше, чем голос Махду: он звучал слабо и хрипло. Но выражение лица у Махду изменилось самым странным образом, и он вскинул руки и страстно воскликнул:
– Хвала Аллаху! Он узнал меня. Гул Баз! Гул Баз, поди скажи хакиму, что сахиб очнулся и снова в своем уме. Беги живо! Хвала Аллаху, милосердному и сострадательному…
Слезы покатились по щекам старика и заблестели в свете лампы, и Аш с трудом проговорил:
– Не болтай глупостей, ча-ча. Конечно, я тебя узнал. Ради всего святого, прекрати валять дурака и дай мне воды.
Но в конечном счете воды Ашу дал Гобинд Дасс, спешно разбуженный среди ночи. Вероятно, к воде был подмешан наркотик, так как Аш снова заснул, а когда пробудился в третий раз, уже близился вечер.
В проеме между широко раздвинутыми пологами палатки виднелись косые солнечные лучи, длинные тени на пыльной равнине и далекая гряда гор, уже окрашенная в нежно-розовый цвет. У входа в палатку сидел на корточках человек, который лениво играл сам с собой в кости, бросая то левой рукой, то правой. Увидев его, Аш обрадовался, что Мулраджу удалось избежать падения в ущелье. Туман в голове у него рассеялся, и он вспомнил, что случилось. Он попытался оценить тяжесть полученных травм и с облегчением обнаружил, что ноги у него не сломаны, а перевязана только левая рука с плечом, но не правая – значит, ему все-таки удалось приземлиться на левый бок. Аш помнил, как в последний момент, когда Кардинал сорвался с обрыва, он подумал, что не может допустить, чтобы правая рука вышла из строя, и должен упасть на левую, – и сознание, что это у него получилось, принесло некоторое утешение.
Мулрадж довольно хмыкнул, когда кости легли удачно, а потом бросил взгляд через плечо и увидел, что глаза у Аша открыты и имеют осмысленное выражение.
– А! – Мулрадж подобрал кости с земли и подошел к кровати. – Наконец-то вы очнулись. Давно пора. Как вы себя чувствуете?
– Ужасно голоден, – сказал Аш со слабой ухмылкой.
– Это хороший признак. Я сейчас же пошлю за хакимом Рао-сахиба, и, возможно, он позволит вам выпить немного мясного бульона или чашку теплого молока.
Он рассмеялся при виде гримасы, появившейся на лице Аша, и повернулся, чтобы позвать слугу, но Аш удержал его за полу куртки здоровой рукой и проговорил:
– Мальчик. Джхоти. Он в порядке?
Мулрадж на мгновение замялся, а потом сказал, что с мальчиком все в порядке и Ашу нет необходимости беспокоиться о нем.
– Сейчас вам нужно думать только о себе. Вы должны оправиться как можно быстрее: мы не можем сняться с места, пока вы не восстановите силы, а мы уже стоим здесь почти неделю.
– Неделю?!
– Вы находились в беспамятстве целые сутки, а большую часть следующих трех бесновались, как умалишенный. А потом спали крепким сном младенца.
– Боже мой, – тупо пробормотал Аш. – Неудивительно, что я так голоден. Что с конями?
– Конь Джхоти, Балбал, свернул шею.
– Амой?
– Я пристрелил его, – коротко ответил Мулрадж.
Аш ничего не сказал, однако Мулрадж заметил красноречивое подрагивание век и мягко промолвил:
