искры.
Но тут снова зазвучала музыка, и постепенно багровый румянец сошел с его лица, потому что никто уже больше на него не смотрел: Лиана начала свой танец.
«И ведь все это она придумала сама!» – с восхищением думал Дейв, как зачарованный глядя на девушку. Одна за другой картины сменяли друг друга: двое спящих мальчиков в лесу, встреча его с Торком, появление ургаха в роще Фалинн – все, даже малейшие оттенки их настроения сумела она каким-то невероятным образом воссоздать в своем танце! Он так и не понял, что на него больше подействовало – то ли выпитое вино, то ли мерцающее пламя костров, то ли волшебная сила искусства, – но он действительно снова видел перед собой ургаха, ужасного великана, размахивавшего своим гигантским двуручным мечом…
Но в кругу, образованном горящими кострами, танцевала всего лишь юная девушка, изображая всех своих героев по очереди и одновременно как бы сама превращаясь в них по ходу действия и предлагая зрителям подчиниться силе создаваемых ею образов и поверить в них. И Дейв увидел свой собственный решающий прыжок, который совершил, исключительно повинуясь инстинкту, затем в воздухе снова просвистел брошенный с удивительной меткостью кинжал Торка, и ургах набросился на дальри и чуть не размазал по стволу дерева…
Господи, она ведь рассказывает все точь-в-точь как было, с изумлением понял Дейв. А потом вдруг улыбнулся, несмотря на вызванное ее удивительным искусством потрясение, и вспомнил: ну конечно, она же подслушивала за дверью, когда они рассказывали о своем ночном приключении Айвору! Так вот для чего ей это было нужно! Ему вдруг захотелось громко рассмеяться, или заплакать, или и то и другое сразу. Ему хотелось сделать хоть ЧТО-НИБУДЬ, лишь бы выплеснуть те эмоции, что переполняли сейчас его душу: Лиана как раз изображала его отчаянную попытку отразить удар двуручного меча, а потом – миг, когда Торк метнул в ургаха кинжал. Она сама была Торком, его клинком, и этим сказочным чудовищем, которое в конце концов рухнуло на землю, точно гигантский дуб! Она играла все роли одновременно, полностью отдаваясь каждой из них, и следовало честно признать: никакая она не глупая девчонка, как опрометчиво решил он когда-то!
Айвор видел, как покачнулся и упал страшный ургах, а потом все закончилось, и танцовщица опять стала самой собой, стала его Лианой, хотя и продолжала еще кружиться среди костров, и ее босые ступни так и мелькали в воздухе, и золотые браслеты так и сверкали на запястьях. Она двигалась стремительно, и ее короткие кудри встали дыбом – точно от безумного торжества, воплощенного в танце, ибо она сумела уместить в нем все – и подвиг в ночном лесу, и саму ту ночь, и последующую, и сегодняшний день, и все то, что может случиться с человеком, прежде чем наступит тот Час, которому ведомо даже твое тайное имя.
У Айвора комок стоял в горле, когда он увидел, как его дочь постепенно замедляет свои движения, но все еще кружится в танце, а потом останавливается совсем и замирает, сложив руки на груди и опустив голову – став единственной неподвижной точкой меж пляшущих огней, меж этих звезд, пребывающих в вечном движении.
Несколько мгновений все третье племя пребывало в оцепенении, а потом взорвалось таким восторженным ревом, который, наверное, слышно было далеко за пределами лагеря. И даже за пределами Равнины, где горели сторожевые костры дальри.
Айвор поискал глазами Лит и увидел, что она стоит вместе с другими женщинами вне круга, освещенного пламенем костров. Ни слезинки не было в ее глазах; эта женщина вообще плакала крайне редко. Но он-то знал ее достаточно хорошо – после стольких лет, прожитых вместе, – и все сумел прочесть по ее лицу! И пусть все племя считает жену вождя холодной, расчетливой и непокорной! Он улыбнулся Лит и невольно рассмеялся, когда она покраснела и спрятала глаза, точно он неожиданно сорвал с нее маску.
Племя еще гудело от пережитого потрясения – самого фантастического танца Лианы и известия о появлении в роще чудовища, что, собственно, и вызвало к жизни этот танец. И на этот раз тоже, думал Айвор, Лиана поступила по-своему! Вряд ли сам он хотел бы поведать соплеменникам об ургахе именно так, а столь серьезные вопросы решать, конечно же, следовало ему, вождю. Скрывать подобную новость он, разумеется, не собирался, и уже завтра обри, так или иначе, мчались бы с донесением в Селидон, и все же дочь в который уже раз нарушила его планы.
Но как было на нее сердиться – после такого? Он никогда не мог подолгу сердиться на Лиану и теперь отчетливо понимал почему. У Лит это получалось гораздо лучше – у матери и дочери всегда меньше снисходительности друг к другу.
Впрочем, девочка рассудила правильно, думал он, глядя, как Лиана подходит к Торку и этому чужеземцу Дейвору и целует их обоих. Заметив, что Торк даже покраснел от удовольствия, Айвор решил, что не самый последний повод для радости сегодня и то, что изгой наконец-то снова принят своим племенем.
И тут вдруг со своего места поднялся Гиринт.
Просто удивительно, как мгновенно все притихли! Стоило слепому шаману выйти в центр круга, и некое инстинктивное чувство тут же заставило даже самых развеселых и пьяных умолкнуть и обратиться в слух. Гиринту никогда ни единым жестом не приходилось призывать окружающих к молчанию и уж тем более ждать, пока наступит полная тишина!
А ведь только что вид у старика был самый дурацкий, думал Айвор, глядя, как уверенно, без чьей-либо помощи Гиринт движется среди горящих костров. Впрочем, теперь в его облике не осталось и следа от того глуповатого обжоры, каким он мог показаться еще несколько минут назад. И хотя мясной сок все еще капал с его подбородка, голос Гиринта, когда он обратился к соплеменникам, зазвучал так властно, что об остальном все тут же забыли. И говорил он от имени Кинуин и Кернана, от имени полуночного ветра и ветра предрассветного, от имени всех видимых и невидимых миров. И пустые глазницы Гиринта свидетельствовали: он сполна заплатил за право пользоваться подобной властью.
– Кернан приходил сегодня ко мне на рассвете, – тихо сказал Гиринт. «Кернан, – думал Айвор, – Бог дикой природы, Бог лесов и долин, повелитель элторов, брат-близнец Кинуин Лучницы». – И я видел его совершенно ясно и во всем его поистине царском великолепии, – продолжал шаман. – Видел ветвистые, с семью отростками, рога у него на голове, видел темный блеск его глаз… – По толпе пробежал шумок, похожий на шелест ветра в высокой траве. – И Кернан назвал мне одно имя… Такого со мной еще никогда не случалось! Великий Бог САМ на рассвете назвал мне Истинное имя Табора дан Айвора и велел ему поститься.
Табор. И его младший сын не просто получит свое имя из уст шамана после того, как увидит во сне свой тотем, но будет призван самим Кернаном! Священный трепет охватил Айвора, и он ощутил озноб, словно во тьме его коснулась рука невидимого призрака, и ему показалось на миг, что он один на всем огромном пространстве Равнины, а рядом с ним – какая-то тень, всего лишь тень, но это был сам великий Кернан. И Кернан знал его имя; ведь Табора он призвал сам, так и сказав: Табор дан Айвор!
И тут возвышенные мысли вождя самым бесцеремонным образом прервал пронзительный женский крик. Ну конечно, Лиана! Можно было даже не смотреть – он и так знал, что это она. Лиана птицей влетела в освещенный кострами круг, чуть не сбив с ног уважаемого шамана, и бросилась к Табору. Она больше уже не была тем красным духом танца и огня, возвратившись к своему прежнему обличью – быстрой как ртуть девчонки, похожей на игривого жеребенка, – и как сумасшедшая принялась обнимать и целовать брата. И Ливон тоже примчался, хотя он-то, разумеется, не поднимал такого шума, как Лиана, но тоже ликовал от души, и на его открытом лице сияла улыбка, что называется, до ушей. И теперь они были там все трое, все вместе – его дети: светловолосый Ливон, темноволосая Лиана и темноволосый Табор.
Итак, завтра Табору предстоит отправиться в рощу Фалинн. Айвор, подумав об этом, успел только глянуть через плечо и сразу встретился с понимающим внимательным взглядом Торка, который улыбнулся ему и кивнул. А потом, к огромному удивлению и радости Айвора, этот чужеземец, этот великан Дейвор – им здорово повезло, что он попал к ним! – тоже кивнул ему с улыбкой. Это означало, что Табора в лесу охранять будут надежно!
Он отыскал глазами Лит, и сердце у него сжалось: как она прекрасна, его жена! Как она все еще прекрасна! И вдруг он заметил у нее на глазах слезы. Ну да, самый младший, подумал он. Мать и младший ее ребенок. Малыш. И внезапно его охватило всепоглощающее, ликующее ощущение свершившегося чуда, невероятности происходящего, немыслимого богатства природы и всего окружающего его мира. Это удивительное чувство переполняло его, рвалось из груди, он с трудом его сдерживал – так оно было велико,
