следовало устроить представление попышнее. Многие зрители спрашивали, в состоянии ли правительство, не способное прислать более внушительное посольство, выплатить солдатам эмира все, что им причитается, и если нет…
– Что такое? – резко перебил Аш. – Где вы это слышали?
– Я же сказал: в толпе возле ворот Шах-Шахи, куда я пошел посмотреть, как Каваньяри-сахиб с эскортом въезжает в Бала-Хиссар.
– Нет. Я имею в виду мнение, будто миссия должна выплатить армии задолженность по жалованью. Ни о чем таком в договоре не упоминалось.
– Неужели? Тогда могу лишь сказать, что многие здесь ожидают этого. Они говорят также, что Каваньяри-сахиб не только выплатит армии все сполна, но еще положит конец воинской повинности и отменит непомерные налоги, которые давно лежат тяжким бременем на нашем народе. Что, это тоже неправда?
– По-видимому. Разве что существует некая тайная договоренность, в чем я сомневаюсь. Условия договора обнародованы, и единственная финансовая помощь, которая в нем упоминается, – это обещание правительства Индии выплачивать эмиру ежегодную субсидию в размере шестисот тысяч рупий.
– В таком случае, возможно, эмир потратит эти рупии на выплату жалованья солдатам, – сухо сказал сирдар. – Но вы не должны забывать: здесь мало кто слышал о договоре и почти никто не читал его. Вдобавок, как мы с вами знаем, половина Афганистана считает, что их соотечественники одержали великие победы в войне и заставили армии раджа отступить в Индию, оставив здесь многие тысячи мертвых, и если они верят в это, почему бы им не верить во все остальное? Возможно даже, эмир сам распустил такие слухи в надежде убедить своих подданных пропустить Каваньяри-сахиба со свитой в Кабул и не пытаться причинить зло гостям, ведь только дурак убивает человека, который платит. Я могу сказать лишь одно: половина Кабула считает, что Каваньяри-сахиб явился сюда, чтобы купить для них все, что им нужно от эмира, будь то освобождение от налогов и воинской повинности или избавление от опустошительных набегов солдат, не получающих жалованья. Вот почему они смутились при виде его малочисленной свиты и сразу стали сомневаться, что он прибыл, нагруженный сокровищами.
Сообщенные сирдаром сведения стали неприятным сюрпризом для Аша, который впервые услышал такое, и он немедленно отправился в город, чтобы лично убедиться, насколько это соответствует действительности. Уже через полчаса он удостоверился в правдивости слухов, а если ему нужны были дополнительные причины для расстройства, то он получил их, вернувшись домой. Хозяин встретил его известием, что мунши Бахтияр-хан, исполнявший обязанности представителя британского правительства в Кабуле, скончался накануне.
– Согласно официальной версии, он умер от холеры, – сказал сирдар, – но я слышал другое. Один мой хороший знакомый сообщил мне по секрету, что мунши отравили, чтобы он не наболтал Каваньяри-сахибу лишнего. Я вполне допускаю это: несомненно, он мог рассказать сахибу очень и очень многое. Но теперь все, что он знал, покоится с ним в могиле. Он не ладил с покойным эмиром, и его назначение вызвало большое возмущение в Бала-Хиссаре. Но он был умен и хитер и завел здесь других друзей, кое-кто из которых шепотом утверждает, что Бахтияр-хана убили враги. Впрочем, вряд ли это дойдет до слуха сахибов.
Хватило и того, что это дошло до слуха Аша. На следующий день он сознательно нарушил свое обещание жене и подал прошение о приеме на должность, которую занимал в городе прежде, – на должность писца в штате мунши Наим-шаха, одного из многих мелких должностных лиц при дворе, жившего в самом Бала-Хиссаре.
– Это всего на несколько часов в день, ларла, – объяснил он, когда Анджули, побледнев, сказала, что он без всякой надобности кладет голову в пасть тигру. – Там я буду не в большей опасности, чем здесь, а возможно, даже в меньшей. Половина Кабула знает, что сирдар-сахиб – отставной офицер разведчиков, а потому люди, живущие у него в доме, вполне могут подпасть под подозрение. В Бала-Хиссаре меня хорошо знают как человека, который и раньше работал на мунши Наим-шаха, и никто не усомнится в моем праве находиться там. Кроме того, крепость похожа на огромный муравейник, и вряд ли кто-нибудь знает толком, сколько человек живет в ее стенах и сколько ежедневно приходит туда на службу, или с различными прошениями, или навестить родственников, или продать товар. Я буду всего лишь еще одним муравьем среди великого множества.
Но Анджули, которая всю весну и начало лета была очень счастлива в Кабуле, в последнее время почувствовала страх. Город и его окрестности, еще недавно казавшиеся ей столь дружелюбными и прекрасными, внезапно стали зловещими и угрожающими. Всю долину сотрясали подземные толчки, и, хотя первый из них был едва ощутим, недавно произошли еще два гораздо более сильных, от которых высокий дом пугающе раскачивался. Кабульцы относились к частым землетрясениям как к чему-то совершенно естественному, но на Анджули подземные толчки неизменно наводили ужас. И теперь она не видела ничего утешительного и обнадеживающего, когда смотрела в выходящее на улицу окно.
Худые горбоносые афганцы с длинными космами и нечесаными бородами, с патронташами, мушкетами и тулварами нисколько не походили на мягких, дружелюбных безоружных людей из гулкотского детства. И даже несмотря на воспоминания о порочности и жестокости, царивших в Бхитхоре и воплощенных в образах Джану-рани и Нанду в Каридкоте, по сравнению с Кабулом эти два княжества казались Анджули мирными краями, где большинство людей жили спокойной и самой обычной жизнью, не тревожимые кровной местью, вооруженными восстаниями против правителей или братоубийственными племенными войнами, какие терзали эту страну. Самое название огромной горной гряды, ограничивающей «землю Каина» с севера, она стала воспринимать как угрозу, ибо «Гиндукуш» означает «Убийца индусов», а она является – являлась в прошлом – индуской.
Анджули знала, что в доме сирдара крепкие стены и прочные двери и что несколько окон, выходящих на узкую улицу, надежно защищены резными ставнями и железными решетками, но царящая снаружи атмосфера напряженности и опасности просачивалась в дом через все скважины и щели так же коварно, как всепроникающая пыль и тяжелые запахи города. И стоило только посмотреть с плоской глинобитной кровли или из окон верхних комнат, чтобы увидеть зловещую громаду Бала-Хиссара.
Огромная крепость нависала над домом сирдара, своими древними башнями и бесконечными парапетными стенками заслоняя утреннее солнце и не давая южному или восточному ветру охлаждать теснящиеся внизу дома. В последнее время, живя в тени этого сооружения, Анджули снова стала мучиться страхами, преследовавшими ее во время бегства из Бхитхора и еще много последующих дней. Но на сей раз источником и средоточием этих страхов был Бала-Хиссар, хотя она даже самой себе не могла объяснить, почему это так. От крепости словно исходили незримые токи зла, и мысль о муже, входящем в столь зловещее место, приводила в дрожь.
– Но зачем тебе вообще соваться туда? – умоляюще спросила Анджули, глядя на Аша потемневшими от ужаса глазами. – Что за необходимость такая, когда ты можешь узнать все, что тебе нужно, в городе? Ты обещаешь возвращаться каждый вечер – но вдруг в городе вспыхнет мятеж? Тогда обитатели Бала-Хиссара закроют ворота, и крепость станет ловушкой, из которой, возможно, тебе не удастся выбраться. О любимый мой, я боюсь… боюсь!
– Тебе нечего бояться, душа моя. Поверь мне, я буду там в безопасности, – сказал Аш, крепко обнимая жену и покачивая в объятиях. – Но если я хочу помочь своим друзьям, мне недостаточно слышать дикие истории, распространяемые по городу сплетниками, поскольку половина из них неправда. Я должен слышать также разговоры в самом дворце, разговоры людей, которые ежедневно видят эмира и его министров, и таким образом знать, что они говорят и думают и как намерены действовать. Четверо сахибов не узнают этого, никто им не скажет – кроме меня. Я здесь именно для этого. Но обещаю: я буду осторожен и не стану рисковать.
– Как ты можешь обещать, если наверняка понимаешь, что каждый раз, входя в ворота Бала- Хиссара, ты идешь навстречу опасности? – возразила Анджули. – Любимый мой, умоляю тебя…
Но Аш только помотал головой и поцелуями заставил жену замолчать, а оторвавшись от нее, отправился в Бала-Хиссар, где его рабочий кабинет выходил окнами на территорию резиденции, предоставленной в распоряжение британской миссии.
