слушать?
– Разве в Равалпинди нет бара-сахибов, полковников-сахибов и генералов-сахибов, которые прислушаются к тебе?
– К младшему офицеру? К человеку, не располагающему никакими доказательствами?
– Но я сказал тебе…
– Что какие-то люди ходят по деревням в пограничных местностях, рассказывая историю о событиях, случившихся еще до моего рождения. Да, я знаю. Но сведения, полученные из вторых рук, не являются доказательством. Мне потребуется больше, чтобы мне поверили, гораздо больше. Без этого надо мной просто посмеются, а более вероятно, резко выговорят мне за то, что я отнимаю у них драгоценное время базарными сплетнями, и заподозрят в попытке выставиться.
– Но безусловно, – настаивал Кода Дад, несколько озадаченный, – твое начальство в Равалпинди должно очень благоволить к тебе сейчас, после того как ты с честью выполнил столь трудную миссию. Не будь они высокого мнения о тебе, они бы не выбрали тебя для такого задания.
– Здесь вы ошибаетесь, отец, – горько сказал Аш. – Они выбрали меня только потому, что таким образом получали возможность отослать меня подальше от моих друзей и от границы. И еще потому, что хиндустани – мой родной язык, а для данного дела требовался человек, свободно говорящий на нем. Вот и все.
– Но теперь, когда ты вернулся, успешно справившись со всем…
– Теперь, когда я вернулся, они должны найти еще какой-нибудь способ избавиться от меня до той поры, пока мой полк не согласится взять меня обратно. Я для них настоящая головная боль. Нет, бапу-джи, вам лучше попросить Зарина поговорить с Бэтти-сахибом или командующим. Его, по крайней мере, выслушают, а меня и слушать не станут.
– И что я должен сказать Бэтти-сахибу? – раздался позади них голос Зарина.
Он поднялся по каменной лестнице бесшумно, поскольку Фатима-бегума не позволяла носить обувь в доме.
– Биллах! К старости я совсем оглох, – с досадой сказал Кода Дад. – Хорошо, что у меня нет врагов, ведь даже малое дитя может подкрасться ко мне без всякого труда. Я не услышал твоих шагов, а Ашок, который должен был услышать, говорил так громко, что слышал только свои глупые речи.
Зарин и Аш с ухмылкой переглянулись, и Аш сказал:
– Увы, бапу-джи, они отнюдь не глупые. Я по-прежнему остаюсь в немилости у начальства как в Равалпинди, так и в Мардане, и, пока я не отбуду наказание, они не станут считаться с моим мнением. К тому же они наверняка уже знают все это. У них шпионы повсюду – во всяком случае, должны быть.
– О чем идет речь? – спросил Зарин, садясь рядом с отцом. – О чем они наверняка уже знают?
– Твой отец, – ответил Аш, – говорит, что в Афганистане назревают волнения, и он опасается, что, если не пресечь их в корне, это может привести к заключению союза между эмиром и рус-логами, что, в свою очередь, приведет к войне.
– И отлично! Война нам не повредила бы, – оживился Зарин. – Мы слишком долго изнывали от безделья, пора снова дать нам возможность повоевать. Но если сиркар опасается, что Шер Али позволит рус-логам взять власть в Кабуле, значит, они ничего не знают ни об эмире, ни о его подданных.
– Это верно, – согласился старик. – И если новый лат-сахиб, – (он имел в виду лорда Литтона, ставшего преемником лорда Нортбрука на посту вице-короля и генерал-губернатора), – поддастся на уговоры действовать осторожно, проявляя терпение, дружелюбие и крайнее благоразумие в решении проблем с эмиром и народом Афганистана, тогда, возможно, все обойдется. Но если его советники будут продолжать нынешнюю политику, я уверен, дело кончится войной. И хотя в молодости я тоже находил наслаждение в битвах и опасности, теперь, став стариком, я не хочу видеть, как горят деревни, вытаптываются хлебные поля и повсюду лежат непогребенные тела еще недавно живых людей – корм для лис и стервятников.
– Муллы говорят, что ни один человек не умирает раньше положенного срока, – мягко заметил Зарин. – Наши судьбы предначертаны.
– Возможно, – согласился Кода Дад без особой уверенности. – Но в последнее время я стал сомневаться в этом, ибо разве может мулла – или даже сам Пророк – в полной мере постичь замысел Божий? Кроме того, есть еще одно: у меня по-прежнему три сына (я считаю присутствующего здесь Ашока своим сыном), и все они джаваны[3], служащие в полку, который одним из первых отправят сражаться, коли вспыхнет новая война с Афганистаном. Можете сказать, что с возрастом я обабился, но мне бы не хотелось, чтобы они погибли в расцвете лет, не увидев, как их сыновья достигают зрелости и производят на свет многочисленное потомство. Пусть лучше они умрут в глубокой старости и полном довольстве… как умру я, их отец.
– Не бойтесь, бапу-джи, – утешительно промолвил Аш, наклоняясь и прикасаясь к стопам старика. – Поднимется ветер и разгонит грозовые тучи, и вы снова обретете спокойствие духа, тогда как три ваших сына будут кусать ногти от безделья и ссориться с друзьями за неимением врага, с которым можно сразиться.
– Тхак![4] – проворчал Кода Дад, готовясь подняться на ноги. – Ты ничем не лучше Зарина. Война представляется тебе всего лишь игрой или возможностью получить повышение и стяжать славу.
– И захватить добычу, – со смехом добавил Аш. – Не забывайте о добыче, отец. Я провел восемь дней в Кабуле, разыскивая Дилазах-хана, и это богатый город.
Он протянул руку, желая помочь старику, но Кода Дад оттолкнул ее и встал сам, после чего поправил тюрбан и строго заметил, что молодые слишком легкомысленны и не выказывают старшим должного уважения.
– Давайте спустимся вниз. Нам пора поесть, так как мне еще надо повидаться с сестрой и немного поспать перед отъездом.
Они втроем поели в открытом дворе, а потом пошли засвидетельствовать свое почтение Фатиме- бегуме и поблагодарить ее за радушие. Старая дама занимала их болтовней час с лишним, прежде чем отпустила спать. В полночь, разбуженные слугой, они встали, оделись и, покинув гостеприимный дом, поехали вместе через Атток к понтонному мосту.
В ярком свете полной луны Инд широко разливался перед ними подобием расплавленного серебра, и голос «отца рек», как всегда, наполнял ночь, бормоча и хихикая между привязанными лодками, которые резко дергались и покачивались под напором могучего потока, и поднимаясь до неумолчного громового рокота ниже по течению, где ущелье сужалось. Вести беседу в таком шуме было трудно, и никто из них троих не пытался заговорить. В любом случае, они уже все сказали друг другу, и, когда все трое спешились у моста, чтобы обняться на прощание, как принято у сыновей и братьев в пограничной местности, они сделали это без слов.
Аш помог Кода Даду снова сесть в седло, обеими руками взял ладонь старика и на несколько долгих мгновений прижал ее к своему лбу, а потом отпустил и отступил в сторону, пропуская двух всадников к мосту. Лошадиные копыта громко застучали по смоленым доскам, точно барабан забил контрапунктом к реву и смеху реки. Но звук этот быстро пошел на убыль и очень скоро потонул в шуме воды.
Часовой на посту у моста широко зевнул и зажег дешевую самокрутку, купленную на местном базаре. Лошадь Аша, недовольная внезапным шипением серной спички и короткой вспышкой огня, вскинула голову, всхрапнула и прянула в сторону. Но Аш не пошевелился. Он дождался, когда два всадника благополучно достигнут противоположного берега и поднимутся по откосу, и увидел, как мужчина повыше прощально вскидывает руку, а другой придерживает лошадь и оборачивается. С такого расстояния разглядеть его лицо было невозможно, но яркий свет луны позволил увидеть знакомый наставительно-предостерегающий кивок головы. Аш улыбнулся и в ответ поднял вверх обе руки, показывая, что понял смысл жеста и принял к сведению. Кода Дад снова кивнул, на сей раз удовлетворенно, а в следующий миг отец и сын поскакали дальше. Аш провожал их взглядом, пока они не достигли поворота Пешаварской дороги и не исчезли в тени холмов.
– Так значит, вы не поехали со своими друзьями? – лениво спросил часовой.
Несколько мгновений казалось, будто Аш не услышал вопроса, но потом он повернулся и медленно проговорил:
