необходимости учредить и взять под защиту британскую миссию в Кабуле, каковым поступком он непременно навлечет на себя презрение своих гордых и мятежных подданных.
Но чем дольше Шер Али хитрил и изворачивался, тем сильнее укреплялся вице-король в своей решимости принудить его к учреждению британской миссии. Лорд Литтон считал Афганистан нецивилизованной отсталой страной, населенной дикарями, и тот факт, что их правитель имеет наглость возражать против учреждения в своей варварской стране постоянного дипломатического представительства такого могущественного государства, как Великобритания, казался не только оскорбительным, но и смехотворным.
Премьер-министр эмира, Нур Мухаммед, приехал в Пешавар, чтобы защитить интересы своего господина, и, несмотря на тяжелую болезнь, преклонный возраст и глубокое возмущение жестоким давлением, оказываемым на эмира, он сделал больше, чем сумел бы любой другой человек. Но все безрезультатно. Новый вице-король без колебаний увильнул от исполнения всех обещаний, данных Афганистану в ходе переговоров с его предшественником, и одновременно обвинил эмира в том, что тот не желает в точности выполнять взятые на себя обязательства. А когда Нур Мухаммед не пожелал сдавать свои позиции, представитель вице-короля в ярости набросился на него с бранью, и оскорбленный премьер- министр и старый друг эмира покинул конференц-зал в совершенном отчаянии, понимая, что все его доводы и просьбы не возымели действия и ему остается только умереть.
Британская сторона посчитала, что болезнь премьер-министра – всего лишь очередной предлог, чтобы выиграть время. Но Нур Мухаммед уже находился при смерти, когда прибыл в Пешавар, и после его кончины по Афганистану распространились слухи, что его отравили фаранги. Эмир сообщил о своем намерении прислать вместо него другого дипломатического представителя, но вице-король распорядился прекратить переговоры ввиду отсутствия общих интересов, и нового посланника отправили обратно, а лорд Литтон сосредоточился на покорении пограничных племен с целью низвергнуть власть Шер Али менее явным способом.
Кое-что из этого Аш уже знал. Переговоры в Пешаваре начались еще до его отъезда в Гуджарат, и обсуждавшиеся там вопросы бурно дебатировались во всех британских офицерских собраниях, клубах и бунгало в Северном Пенджабе и пограничных провинциях, а также на всех городских и деревенских улицах и базарах. Британцы считали эмира типичным вероломным афганцем, который строит козни в сговоре с русскими и планирует подписать договор о союзе с царем, открывающий войскам последнего беспрепятственный проход через Хайберский перевал, тогда как индийцы держались мнения, что британский радж со свойственным ему коварством замышляет свергнуть эмира и присоединить Афганистан к империи.
Но, оказавшись за пределами Пенджаба, Аш обнаружил, что люди там предпочитают больше говорить о собственных делах, нежели о «русской угрозе». А с момента, когда он добрался до Бомбея и сел на поезд, с тяжелым пыхтением ползущий вдоль заросшего пальмами побережья к Сурату и Бароде, он крайне редко слышал, чтобы об этой самой «угрозе» упоминали, а уж тем более всерьез ее обсуждали, хотя две главные англоязычные газеты время от времени публиковали передовые статьи на данную тему, критикуя правительство за неспособность принять меры или приструнить «паникеров», ведущих разговоры о войне.
Вдали от границы, в мирном дремотном Гуджарате, Аш скоро потерял интерес к политическим спорам между «верховными божествами» в Симле и злосчастным правителем «земли Каина» и был потрясен, когда узнал от Зарина, что здесь, на севере, люди относятся к проблеме совершенно серьезно и открыто говорят о второй афганской войне.
– Но мне кажется, до этого дело не дойдет, – сказал Уолли не без легкого сожаления. – Как только эмир и его советники поймут, что радж не намерен принять «нет» в качестве ответа, они, соблюдая все приличия, пойдут на попятный и позволят нам прислать миссию в Кабул – на этом-то все и кончится. Жаль, право слово… Нет, я глупость сболтнул, разумеется. Но это было бы потрясающе: пробиваться с боем через перевалы. Мне бы хотелось повоевать по-настоящему.
– Еще повоюешь, – сухо промолвил Аш. – Даже если не разразится полномасштабная война, племена непременно начнут досаждать нам в самом ближайшем будущем. Для них нет ничего приятнее, чем бросать вызов раджу. Это их любимое занятие, нечто вроде испанской корриды. Мы в данном случае – бык. Мирная жизнь быстро прискучивает им, и, если у них иссякают поводы для кровной мести или какой-нибудь фанатичный мулла начинает призывать их к джихаду – священной войне, они мигом затачивают свои кривые сабли, вскидывают на плечо мушкеты и – оле! – снова идут в бой.
Уолли от души рассмеялся, а потом опять посерьезнел и задумчиво сказал:
– Уиграм говорит, если эмир согласится впустить британскую миссию в Кабул, они возьмут с собой эскорт, а поскольку Каваньяри почти наверняка войдет в состав миссии, он позаботится о том, чтобы эскорт набрали из разведчиков. Интересно, кого туда пошлют? Честное слово, я бы отдал все на свете, лишь бы оказаться одним из них. Ты только подумай – Кабул! Разве ты не готов пожертвовать всем, чтобы отправиться туда?
– Нет, – ответил Аш по-прежнему сухо. – Одного раза мне хватило.
– Одного раза?.. Ох, ну конечно, ты же бывал там прежде. И что тебе там не понравилось?
– Многое. Город привлекателен в своем роде, особенно весной, когда миндальные деревья в цвету, а на окрестных горах еще лежит снег. Но улицы и базары там грязные, а дома ветхие и убогие, и тот край недаром получил название «земля Каина»! За внешним спокойствием ты чувствуешь дикую свирепость, которая в любой миг может прорваться наружу, точно лава из дремлющего вулкана, и грань между доброжелательством и жестоким насилием там тоньше, чем где-либо в мире. Правда, Кабул имеет так же мало отношения к современному миру, как Бхитхор. На самом деле у них много общего: они оба живут в прошлом и относятся враждебно к любым переменам и чужеземцам, а большинство тамошних жителей не только с виду похожи на головорезов, но и запросто могут убить, коли вдруг невзлюбят тебя.
Аш добавил, что не видит ничего особо странного в том, что город, по легенде основанный первым убийцей на земле, славится своим вероломством и жестокостью и что его правители верны традициям Каина и находят удовольствие в убийстве и отцеубийстве. История эмиров представляет собой длинную повесть о бесконечных кровопролитиях: отцы убивали сыновей, сыновья злоумышляли против отцов и друг против друга, а дядья избавлялись от племянников.
– Это леденящая душу повесть, и если правда, что призраки – это не обретшие покоя души людей, умерших ужасной смертью, и они действительно существуют, тогда Кабул наводнен призраками. Это город, полный привидений, и я надеюсь никогда впредь его не увидеть.
– Если начнется война, тебе придется, – заметил Уолли. – Разведчиков точно туда пошлют.
– Да, если начнется война. Но я считаю…
Фраза оборвалась на зевке, и Аш устроился поудобнее в развилине между корнями дерева, закрыл глаза от яркого солнечного света и вскоре, умиротворенный сознанием, что они с Уолли снова вместе, крепко заснул.
Уолли долго рассматривал друга, находя в нем перемены, не замеченные поначалу, и другие особенности, прежде ускользавшие от внимания: беззащитность и ранимость худого, дерзкого лица; нежные губы, не вязавшиеся с твердым упрямым подбородком; резкую линию черных бровей, плохо сочетавшихся со лбом и висками, которые приличествовали скорее поэту и мечтателю, нежели солдату. Лицо, полное противоречий, прекрасно вылепленное, но лишенное гармонии. И Уолли показалось, что, несмотря на пролегшие на нем глубокие складки и тонкий шрам от старой раны, спящий мужчина в некоторых отношениях так и не повзрослел. Он по-прежнему судил о вещах с позиции «правильно или неправильно», «хорошо или плохо», «справедливо или несправедливо» – как судят дети, пока не поумнеют. Он по- прежнему думал, что может что-то изменить…
Внезапно Уолли проникся глубоким сочувствием к другу, который считал, что любая «несправедливость» неправильна, недопустима и подлежит изменению, и который, будучи не в состоянии посмотреть на проблему либо с сугубо европейской точки зрения, либо с сугубо азиатской, был лишен удобной брони национальных предрассудков и беззащитен перед фанатичной нетерпимостью Востока и Запада.
Аш, как и его отец Хилари, был цивилизованным и либерально настроенным человеком с живым, пытливым умом. Но в отличие от Хилари он так и не понял, что средний ум не либерален и не пытлив, а в
