Пардос осторожно спустился с последней ступеньки.
— Я останавливался в Саврадии, — ответил он. — Там у дороги есть церковь. Они сказали, что ты туда тоже заходил, до меня.
Выражение лица Криспина быстро изменилось. Он пристально посмотрел на Пардоса.
— Заходил, — помолчав, сказал он. — Я там был. Я им объяснил, что им придется… А ты… Пардос, ты ее реставрировал?
Пардос медленно кивнул:
— Насколько в моих силах было сделать это одному. Выражение лица Криспина снова изменилось, потеплело, словно луч солнца согрел сырое утро.
— Я рад, — произнес его учитель. — Очень рад. Мы потом об этом поговорим. А пока пойдем, нам надо бежать.
— Я уже бежал. Через весь Сарантий, как мне показалось. За дверью стоит кучка молодых людей, достаточно богатых, чтобы не думать о законах. Они пытались убить меня и этого бассанидского лекаря. — Он показал рукой на лекаря, который приближался к ним вместе с братьями-подмастерьями. Лица близнецов выражали одинаковое смятение. — Они убили его слугу. Мы не можем так просто выйти отсюда.
— А тело моего слуги кое-кто из ваших благочестивых клириков выбросит на улицу, если за ним не придут до полудня. — Доктор говорил на сарантийском лучше, чем Пардос. Он все еще был сердит.
— Где он? — спросил Криспин. — Сосио и Силано могут сходить за ним.
— Я понятия не имею, как называется…
— Часовня Святой Игнасии, — быстро вставил Пардос. — Возле порта.
— Что? — переспросил близнец по имени Сосио.
— Что вы там делали? — одновременно спросил его брат. — Это страшное место! Воры и шлюхи!
— Откуда тебе это так хорошо известно? — хитро спросил Криспин, потом вспомнил, что надо спешить.
— Возьмите с собой двух императорских стражников. Люди Карулла все уже ушли на эту проклятую свадьбу. Объясните им, что это для меня и почему. А вы двое, — повернулся он к Пардосу и доктору, — пошли со мной! Сегодня утром вы побудете со мной, у меня есть охрана. — Знакомая Пардосу картина: Криспин, отдающий распоряжения. Его настроение всегда менялось вот так резко. — Мы выйдем через боковой ход, и нам надо пошевеливаться! Вам надо будет надеть что-нибудь белое, это же свадьба! Идиоты! — Он рванулся с места, и они побежали за ним. У них не было выбора.
Вот так мозаичник Пардос из Варены и лекарь Рустем из Керакека, наряженные в белые верхние туники из гардероба Криспина, попали на официальную церемонию, а потом на свадебный пир в день своего прибытия в священный и царственный город Джада Сарантий.
Они все трое опоздали, но не слишком сильно.
Музыканты стояли снаружи. Солдат, с беспокойством ждущий у дверей, увидел их приближение и поспешил внутрь, чтобы объявить о нем. Криспин, быстро пробормотав извинения во все стороны, сумел поспешно занять свое место перед алтарем как раз вовремя, поднял тонкий золотой венец над головой жениха и держал его во время церемонии. Его собственные волосы были сильно растрепаны, но такими они были почти всегда. Пардос заметил, как очень красивая женщина, которая держала венец над невестой, стукнула его учителя кулаком под ребра как раз перед началом церемонии. По церкви прокатился смех. Главный клирик был шокирован; жених улыбнулся и одобрительно кивнул головой.
Лицо невесты Пардос увидел только после церемонии. В церкви оно было скрыто под фатой, пока священник произносил слова обряда, а новобрачные повторяли их в унисон. Пардос понятия не имел, кто они такие. У Криспина не было времени объяснять. Пардос даже не знал имени бассанида, стоящего рядом с ним: события разворачивались с такой невероятной быстротой в то утро, и был убит человек.
Церковь выглядела роскошно: много золота и серебра, колонны из мрамора с прожилками, великолепный алтарь из угольно-черного камня. Над головой, на маленьком куполе Пардос увидел — с удивлением — золотистую фигуру Геладикоса, несущего горящий факел. Он падал в колеснице своего отца. Теперь верить в сына бога запретили, его изображения оба патриарха считали ересью. Кажется, прихожане этой патрицианской церкви имели достаточно влияния и пока не позволили уничтожить мозаику. Пардос, который принял веру в светоносного сына бога вместе с верой в самого бога, как все анты на западе, ощутил прилив тепла и радости. Хороший знак, подумал он. Как неожиданно и утешительно, что его здесь ждал Возничий. Затем, где-то в середине церемонии, бассанид дотронулся до руки Пардоса и вытянул руку. Пардос посмотрел туда. И заморгал. Человек, который убил слугу доктора, только что вошел в церковь. Он был спокоен и собран, одет в изящно задрапированный белый шелк с поясом из золотых звеньев и в темно-зеленый плащ. Его волосы были аккуратно заправлены под мягкую зеленую отделанную мехом шапочку. Безвкусные украшения исчезли. Он скромно прошел вперед и занял свое место между пожилым красивым мужчиной и женщиной гораздо моложе его. Сейчас он не выглядел пьяным. Он выглядел юным принцем, моделью образа Геладикоса, летящего во всем великолепии над их головами.
В Императорском квартале и среди высших чиновников были активные сторонники той или другой факции или обеих сразу. Плавт Бонос, распорядитель Сената, не принадлежал к их числу. Он придерживался той точки зрения, что благожелательная отстраненность как от Зеленых, так и от Синих лучше всего соответствует его положению. Кроме того, он не был по натуре склонен осаждать девушек-танцовщиц, и поэтому обаяние знаменитой Ширин из факции Зеленых затрагивало его только с эстетической точки зрения, не вызывая соблазнов и вожделения.
Поэтому он бы никогда не пошел на эту свадьбу, если бы не два фактора. Одним был его сын: Клеандр отчаянно настаивал, чтобы он туда пошел и взял его с собой, а так как его сын обычно не проявлял ни малейшего интереса к цивилизованным сборищам, Боносу не хотелось упускать возможности представить сына обществу в пристойном виде.
Вторым фактором, скорее из области чревоугодия, стало то, о чем ему сообщила танцовщица, когда приглашала на свадьбу: еду для пиршества в ее доме будет готовить Струмос Аморийский.
У Боноса были свои слабости. Очаровательные мальчики и запоминающиеся блюда, возможно, возглавляли их список.
Двух незамужних дочерей они, разумеется, оставили дома. Бонос и его вторая жена явились — скрупулезно пунктуально — на церемонию в ту церковь по соседству, которую сами посещали. Клеандр явился с опозданием, но чистым и одетым соответствующим образом. Глядя с некоторым изумлением на стоящего рядом сына, Бонос почти вспомнил того послушного умного мальчика, которым он был всего два года назад. Правая рука Клеандра казалась припухшей, но отец предпочел не задавать ему вопросов. Он не хотел ничего знать. Они присоединились к процессии из людей в белых одеждах и музыкантов (очень хороших музыкантов, из театра) и быстро прошли по холодным улицам к дому танцовщицы.
Он почувствовал себя несколько неловко, когда музыкальный парад по улицам закончился у портика с хорошо выполненной копией классического тракезийского женского бюста. Он знал, что должна чувствовать его жена, входя в этот дом. Она, конечно, ничего не сказала, но он знал. Они входили в жилище танцовщицы-простолюдинки, и тем самым его официальное положение придавало символическое достоинство этой женщине и ее дому.
Одному Джаду известно, что происходит здесь по ночам после театральных представлений. Тенаис была безупречна, как всегда, и не выказывала ни намека на неодобрение. Его вторая жена была значительно моложе его, безукоризненно воспитана и славилась своей сдержанностью. Он выбрал ее за оба эти качества после того, как три года назад, летом, умерла от чумы Элина, оставив его с тремя детьми и без всякой помощи по ведению хозяйства.
Тенаис улыбнулась Ширин, стройной и оживленной, которая встречала их у дверей, и тихо произнесла несколько вежливых фраз. Клеандр, стоящий между отцом и мачехой, густо покраснел, когда Бонос его представил, и не поднимал глаз от пола. Танцовщица в знак приветствия легонько коснулась его руки.
«Одна загадка разгадана, — подумал сенатор, с насмешливым удивлением глядя на мальчика. — По крайней мере у него хороший вкус». Настроение сенатора стало ещё лучше, когда слуга подал ему вино, которое оказалось великолепным кандарианским, а другая женщина ловко поднесла ему тарелку с маленькими ломтиками рыбных деликатесов.
Восприятие Боносом этого мира и этого дня стало совсем солнечным, когда он попробовал первый образец искусства Струмоса. Он испустил явственный вздох удовлетворения и благосклонно огляделся
