Фавентином, Лелием Винцентием, Лагаллой, Фомой Гиамином и восемью другими восхитительными комментаторами…
– Вы очень точны, сударь, но…
– …Короче, я прочитал все книги, которые вы можете себе вообразить, – сказал жрец Слото- Виепуса.
Плечи у Юргена поднялись до ушей, и Юрген молча вытянул вперед руки ладонями вверх.
«Да, я понимаю, – говорит Юрген самому себе, – что этот Реалист для меня чересчур обстоятелен. Тем не менее, он выдумывает факты: он публично опровергает Говлэ, которого лично я выдумал, цитируя книги, которые никогда не существовали. А это нечестно, теперь у Юргена остается только один шанс, но, к счастью, верный».
– Что вы там вертите у себя в кармане? – спрашивает старый жрец Заполя, ерзая и приглядываясь.
– Ага, вы вполне можете об этом спросить! – восклицает Юрген. И он развернул пергамент, который вручил ему Магистр Филолог и который Юрген берег до того времени, когда тот понадобится больше, чем его бойкий язык. – О самые неправедные из судей, – твердо говорит Юрген, – слушайте и трепещите! «После смерти Адриана Пятого Педро Хулиани, который должен был быть назван Иоанном, Двадцатым, по причине некоей ошибки, вкравшейся в вычисления, оказался возведенным на святейший престол в качестве Папы Римского Иоанна Двадцать Первого».
– Ха, и что нам с этим делать? – спросил жрец Нановиза, подняв брови. – Зачем вы рассказываете нам о таких неуместных вещах?
– Я думал, это вас заинтересует, – сказал Юрген. – Этот факт показался мне весьма забавным. Поэтому я подумал, что должен его упомянуть.
– Тогда у вас очень странные представления о забавном, – сказали они ему. И Юрген понял, что либо воспользовался заклинанием неправильно, либо чары его магии вожди Филистии недооценили.
Глава XXXIII
Прощание с Хлоридой
И вот филистеры вывели своих пленников и приготовились исполнить приговор. Но прежде они позволили молодому королю Евбонийскому поговорить с Хлоридой. – Прощай, Юрген! – сказала Хлорида, тихо всхлипывая. – Меня мало волнуют дурацкие слова, высказанные против тебя жрецами Филистии. Но длиннорукие палачи уже рубят мое дерево, чтоб распилить его на доски и сделать кровать для королевы Филистии: это первое, что приказала сегодня утром королева Долорес. И Юрген воздел руки к небу.
– Ох уж эти женщины! – сказал он. – Что бы подумал об этом мужчина?
– Поэтому, когда мое дерево срубят, мне придется удалиться в мрачные края, где вообще не существует смеха и где смущенные мертвецы без толку бродят по лугам с непахнущими асфоделями и по тоскливым миртовым рощам – смущенные тихие мертвецы, которые даже не могут плакать, как я сейчас, но могут лишь гадать, о чем же они сожалеют. И мне тоже придется отведать летейской воды и забыть все, что я любила.
– Ты должна поблагодарить своих праотцев за воображение, моя милая, а то твоя судьба была бы еще хуже. Я отправляюсь в куда более варварскую преисподнюю, в Ад людей, которые думали исключительно о пламени и вилах, – печально сказал Юрген. – Всякие там черти, выдуманные болезненным воображением предков. – И он поцеловал Хлориду в лоб. – Моя милая, милая девочка, – сказал он, всхлипнув, – пока ты помнишь меня, делай это милосердно.
– Юрген, – и она вцепилась в него, – ты ни разу, ни единую минуту не был зол по отношению ко мне. Юрген, ты не сказал ни одного грубого слова ни мне, ни кому-либо другому за все время, что мы жили вместе. О Юрген, которого я любила так, как ты не мог любить никого, не много же другие женщины оставили мне для почитания!
– В самом деле, жаль, что ты любила меня, Хлорида, я не достоин этого. – И какое-то мгновение Юрген так и думал.
– Если б так сказал кто-нибудь другой, Юрген, я бы рассердилась. И даже твои слова волнуют меня, потому что никогда не существовало между двух холмов гамадриады, у которой был бы хоть вполовину такой безумно-умный муж, настолько легкомысленно относящийся ко времени и судьбе, с черными, прилизанными на одну сторону волосами и огоньком в озорных карих глазах.
И Юрген понял, что это представление о нем Хлориды и что она наверняка именно таким его и запомнит. И он больше всего на свете был уверен в том, что ни одна женщина не попытается понять мужчину, которого она решилась любить, нежить и холить, как рабыня.
– Милая моя женушка, – сказал Юрген, – но я же любил тебя, и мое сердце сейчас разрывается на части, когда тебя отнимают у меня. А воспоминания о твоем нраве и радости, которую он мне приносил, будут вызывать во мне огромную гложущую тоску во все грядущие долгие времена. О, не напыщенной любовью любил я тебя – без безумия и возвышенного бреда, и без длинных речей, но любовью, соответствующей моему положению, – тихой, сердечной любовью.
– Ты наверняка попытаешься, когда я умру, облачить свое горе в подходящие слова? – спросила она у него, очень грустно улыбаясь. – Неважно, ведь ты же Юрген, а я тебя любила. И я рада, что ничего об этом не узнаю, когда в грядущие долгие времена ты будешь рассказывать множеству других женщин о том, что именно говорили Зоробасий и Птолемопитер, и будешь позировать и фантазировать им в удовольствие. Ибо я вскоре вкушу вод Леты, и забуду тебя, король Юрген, и всю радость, что получила от тебя, и всю гордость, и всю любовь к тебе, король Юрген, который любил меня так, как был способен.
– А ты думаешь, в Аду будут любовные похождения? – спросил он со скорбной улыбкой.
– Они будут везде, – ответила Хлорида, – куда ты направляешься, король Юрген. И будут женщины, чтобы слушать тебя. И, наконец, будет дылда в парике.
– Мне жаль… – сказал он. – Но я любил тебя, Хлорида.
– Теперь это мое единственное утешение. А вскоре я увижу Лету. Я возлагаю на Лету большие надежды. И все же я не могу не любить тебя, Юрген, на которого больше не надеюсь.
Он же опять сказал:
