образом исполняли свои моральные и полицейские обязанности. Именно так я, Мерлин Амброзий, играл героическими добродетелями; я, сын своего отца, сделал людей лучше, чем они были, когда вышли из рук Творца. Однако все это основывалось на совершенно возмутительной идее, и вскоре милые, смешные и огорчительные проделки этих родных мне по плоти игрушек перестали удовлетворять мои желания.
Когда пожилой джентльмен сделал паузу в своем задумчивом монологе, Джеральд заметил:
– Насколько я помню, мессир Мерлин, вы испытывали влечение к некой колдунье, которая перехитрила и предала вас.
– Люди, – ответил Мерлин с мрачной улыбкой, – заблуждаются на этот счет. Разве меня можно перехитрить? Нет! Ведь я – Мерлин Амброзий.
И тогда Мерлин рассказал Джеральду о юной Нимюэ, дочери богини Дианы, и о том, как старый, уставший от жизни, ученый Мерлин пришел к ней в обличье молодого дворянина. Он рассказывал о том, как долго они играли со старой магией в весенних лесах у чистого источника, на дне которого галька блестела как начищенное серебро. Чтобы заставить двенадцатилетнюю девочку рассмеяться – а она так восхитительно смеялась, – старый маг поставил все дьявольские приемы на службу шутовству и веселью. В апрельском лесу он сотворил для юной Нимюэ фруктовый сад, где вперемешку и не по сезону одновременно произрастали все самые сладкие и вкусные плоды. Ради этой девчушки, широко раскрывшей глаза от изумления, плясали фантомы в обличье вооруженных рыцарей, архиепископов, принцесс и фавнов с козлиными ногами, и все это было великолепной забавой... Потом Мерлин рассказал Нимюэ – которая, когда капризничала, так смешно надувала губы, – как без камня, дерева или железа построить башню такую прочную, что она простоит столько времени, сколько будет существовать вселенная. А Нимюэ, когда засыпала, положив руку под голову, тихонько повторяла древние руны. Приласкав своего возлюбленного, Нимюэ заключила Мерлина в заколдованной башне, которую она построила из апрельского воздуха над цветущим белым цветом кустом боярышника, чтобы такой удивительный, мудрый и милый возлюбленный полностью принадлежал ей одной.
– И там я очень долго был счастлив, – сказал Мерлин. – Мои игрушки, когда я перестал с ними играть, принялись уничтожать друг друга. Среди них возникли раздоры, ревность и ненависть. Они забыли прекрасную идею, которую я подбросил им для игры. Страна больше не была благоустроенным государством. Мои игрушки сражались на опустошенных полях и коварно устраивали друг другу засады в древних лесах. Артур принял смерть от рук своего собственного незаконнорожденного сына, зачатого в кровосмесительном союзе. Для прямого наследника Небес это был ужасный конец. Круглый Стол перестал существовать. Страна была поражена голодом, болезнями, страхом.
Мерлин, старый поэт, который больше не играл в куклы, умолк. Он сидел, устремив в никуда задумчивый взгляд своих спокойных, утомленных глаз. Потом он сказал:
– Я слышал об этом. Но это неважно. Я был счастлив. Да, полагаю, я был счастлив. Я стал домоседом, и это продолжалось довольно долго... Не было никакого разнообразия. В этом маленьком раю, который был создан ребенком из волшебного апрельского воздуха, не было никакого разнообразия. Не было ни врага, ни противника, которого я мог бы победить каким-нибудь хитроумным приемом. Было только счастье... Нимюэ всегда оставалась юной, доброй и довольной просто потому, что я был там. Дитя любило меня. Но не было никакого разнообразия. Ни один сын моего отца не остается навечно домашним животным. И в конце концов я, Мерлин Амброзий, понял, что мои желания не ограничивались этой башней из апрельского воздуха. Там был только рай. Там было только вечное и неизменное счастье, о котором я когда-то рассказывал глазастому безбородому мальчишке и его неотесанным друзьям.
– Но как же вы могли сбежать от блаженства счастливой семейной жизни, мессир Мерлин, если башня была и в самом деле заколдована?
– С моей стороны было бы неблагоразумно открывать тебе все секреты, – сухо ответил Мерлин, – так же как неблагоразумно было для сына моего отца открывать все тайны Нимюэ. Но дитя любило меня всем сердцем. И я ее любил. Да, я любил Нимюэ как ни одно другое существо на земле. Казалось, она не хотела уходить... Но я был Мерлин Амброзий. Поэтому в конце концов я оставил мою юную повелительницу. Я покинул маленький рай, созданный бедным воображением ребенка. И я отправился в Антан, чтобы, может быть, получить то, чего я хочу.
Когда маги закончили свои истории, наступила тишина.
Джеральд кивнул головой.
– Вы, джентльмены, говорили с похвальной искренностью. Вы с чистосердечной прямотой выразили свои мысли в ясных, кратких суждениях. Вы привели веские доводы. Вы показали, что ни жена, ни возлюбленная, ни даже целый гарем не могут удержать мудреца от путешествия к цели всех богов. Я, однако же, прихожу к выводу, что семейная жизнь у вас всех в то время складывалась не лучшим образом. Да, такое, к сожалению, случается чаще, чем хотелось бы, даже в Личфилде, и именно по этой причине я сам отправился в Антан. Я остановился здесь только на выходные. Но я по-прежнему не понимаю, джентльмены, чего же вы, собственно, хотите.
– Что до меня, то в этом мире мне ничего не нужно, – ответил Одиссей.
– Да, но ответьте мне только на этот простой вопрос! Что вы трое рассчитываете найти в Антане? Потому как я могу вас заверить, господа, что после того как в правительстве Антана будут произведены необходимые изменения Князем Третьей Истины, – божеством, обладающим несколькими весьма любопытными ипостасями, божеством, на которого, могу без преувеличения заявить, я имею большое влияние, – так вот, как только все будет приведено в порядок, мне доставит огромное удовольствие, господа, оказать вам любую возможную услугу.
Но на трех магов его слова не произвели никакого впечатления.
– Я был мудр, – сказал Соломон. – Я знал все, за исключением только одной вещи. Я не знал слова, которое было в начале, и которое будет существовать, когда все остальное погибнет. А это слово не может знать ни одно божество, пока не услышит его из уст Магистра Филологии.
– Я желал, – сказал Мерлин, – только Нимюэ и только любви моей юной повелительницы. Когда я имел то, чего хотел, это не удовлетворяло меня. Поэтому я иду в Антан, чтобы найти, возможно, нечто, чего я мог бы желать. Но сыну моего отца не пристало искать покровительства у какого бы то ни было божества.
Тогда Джеральд сказал:
– Однако вы, три мага, прошедшие через предместья Антана, где правят только две истины и господствует только одно учение – что мы совокупляемся и умираем, – не рассчитываете ли вы там, куда стремятся все боги, найти некую третью истину?
Ему показалось, что выражение лиц всех троих стало более хитрым и осторожным.
