– Да, сударь, признаю: ситуация двусмысленная. Тем не менее, насколько я могу судить, вы остаетесь одним из трех главных лиц Христианской Церкви в любой конфессии. А раз так, вы полностью вправе исполнить священный обряд крещения так, как принято у нас, Масгрэйвов.
Тот, кто был одет как епископ, снова рассмеялся и ехидно посмотрел на Майю. Затем бог позвал Теодорика Квентина Масгрэйва. Мальчик безропотно подошел к нему. Джеральду казалось, что от сотворения мира не было еще на свете такого милого мальчугана, как этот крепкий, смешной, рыжий чертенок, который ждал, задрав голову, и с вежливым интересом разглядывал сияющее лицо бога бури и вспыхивающие вокруг него маленькие молнии. Джеральд лучился от самой идиотской гордости за отличное поведение Теодорика. Теперь, когда трудной проблемой крещения Теодорика занимался высочайший авторитет, Джеральд сиял от радости. Джеральд с улыбкой кивнул своей милой глупой Майе, чтобы она тоже обратила внимание на то, как замечательно ведет себя Теодорик. Мальчик выказывал сдержанность и прекрасные манеры настоящего Масгрэйва.
Бог бури обмакнул пальцы в недопитом молоке и на приподнятом лбу Теодорика изобразил знак. Джеральд, правда, был не совсем уверен, что это был знак креста.
– Это не то крещение, которое возвратило мне молодость. Ведь молодость у этого ребенка, очевидно, и так есть, – несколько загадочно сказал бог. – Поэтому я освобождаю этого ребенка, которого я не творил. Я освобождаю его от власти женщины и Врага, который был виновником его появления на свет. Я отпускаю ему семь грехов и освобождаю от семи казней.
– Должна сказать, ты слишком долго с этим возился, – спокойно заметила Майя.
Когда церемония была окончена, Джеральд с неподдельной радостью сжимал сына в объятьях и объяснял ему, что он уже большой мальчик, чтобы целоваться, а прильнувший к отцу Теодорик оправдывался: «Ты же первый начал, папа...»
А бог бури обратился к Майе:
– Ты не забыла, Майя, что я освободил его от твоей власти?
Майя ответила ему:
– Ну что ж, чертенок заслужил выходной. Да и не так уж я от него зависима. Но признаюсь, я уже не первый раз задаю себе вопрос: на что ты еще способен?
Итак, аравийский бог бури вернулся в мир повседневности, присматривать за своими святилищами на Синае и в Хоребе, а Джеральд благополучно избавился от будущего подданного, которого, как он чувствовал, было бы несколько неудобно иметь в числе своих подчиненных. Вечер прошел спокойно, хотя Джеральду казалось, что после крещения Теодорик немного приуныл и впал в задумчивость.
Но на следующий день, как раз после завтрака, Теодорик заговорил голосом, который показался Джеральду непохожим на тихий голос ребенка. Теодорик сообщил своим родителям, что он хочет пойти в Антан.
Джеральд был озадачен. Однако, как будто речь шла о чем-то незначительном, он спросил только: «Если?..»
– Если ты разрешишь, папочка, – послушно добавил ухмыляющийся, некрасивый, милый отпрыск.
– Почему бы и нет, раз отец тебе позволил, – сказала Майя. Она прекратила подметать крыльцо и мгновение держала веник на весу, как будто размышляя над словами мальчика. – Не будет большого вреда, если ты немного прогуляешься, ведь я наложу на тебя заклинание-оберег. Но только обещай мне вернуться вовремя, так чтобы ты успел вымыть руки и лицо перед ужином.
– А что это за маленькие желтые штучки, которые ты сметаешь с крыльца, дорогая? – грустно спросил Джеральд.
– Это опавшая листва с сикомора, которую прошлой ночью нанесло ветром, Джеральд. И вообще, не задавай мне дурацких вопросов, когда я о другом говорю.
– Но, Майя, ведь это значит, что лето кончается. Это означает конец всяческого роста. Это значит, что ничто теперь не будет становиться больше или красивее.
– Честное слово, никогда не слышала, чтобы взрослый человек нес такую чушь, какую ты иногда мелешь. Можно подумать, Джеральд, что лето никогда не кончается!
– Да, ты права. Оно всегда заканчивается, а его комфорт и тепло пропадают. Да, смерть витает в воздухе и это не поднимает мне настроение. Вот и все, дорогая.
– Ну что ж, Джеральд, если ты покончил с этой болтовней – которая, разумеется, может быть, очень глубока и умна, вот только я ее не понимаю, и, определенно, не хочу понимать, – так вот, я тебя о совсем другом спрашивала. Впрочем, так всегда и бывает. Ты обращаешь на меня так мало внимания, как будто меня вообще здесь нет, как будто я вообще не подметаю это крыльцо, а ведь куда я ни повернусь – я постоянно спотыкаюсь о твои неуклюжие ноги. Ты бы хоть малейший естественный интерес проявлял к своему собственному ребенку!.
– Ах да, ты говорила о Теодорике! Да, полагаю, мальчики становятся беспокойными, когда у них совсем нет друзей и им не с кем играть. Я поговорю с ним о его решении, пока ты будешь застилать постели.
Ничто не могло бы быть более прозаическим. И все-таки Джеральд был встревожен. Он мог слышать, как в глубине дома Майя взбивала подушки. Все вокруг него казалось реальным, удобным, знакомым и постоянным. Но он каким то образом ощущал, что все скоро изменится. Когда он увидел первую опавшую листву осени, в нем пробудилась не то чтобы настоящая грусть, но, скорее, легкое беспокойство, смешанное с обидой, и он знал, что бессилен остановить начинающиеся перемены во всем, что окружало его уютный маленький дом.
Джеральд проводил сына до обочины. Они поговорили под каштаном, как раз там, где Джеральд беседовал со многими странными существами, которые проходили мимо Миспекского Болота в вечном странствии в Антан.
Для начала Джеральд совершил необходимый ритуал, который должен был открыть истину. Ребенок спокойно наблюдал за ним. Вскоре Теодорик начал улыбаться. Но он не сказал ни слова, пока отец производил эти странные телодвижения.
Затем Джеральд начал задавать своему сынишке вопросы. Теодорик отвечал. Как будто бы обыкновенный ребенок сидел там, его красные губки шевелились, но забавный язык, похожий на белую змейку, рассуждал о вещах, о которых не мог знать ни один ребенок.