Затем Джеральд подумал и продолжил:
– Или, скорее всего, в то время как она неспешно удаляется от нас, их колебания, их прелестное подрагивание, их колыхание, подергивание, когда они нежно пульсируют, как будто покрываясь рябью, – скорее всего эти чарующие движения серебристо-лунных округлостей напоминают моему затуманенному взору беспорядочные улыбки озаренной солнцем поверхности моря, которые, как ты, конечно, помнишь, Горвендил, так прекрасно живописал старик Эсхил. Полагаю, я мог бы сочинить недурной сонет, посвященный этой самой прекрасной из всех задниц. Нет ничего более поэтического, чем зад обнаженной женщины, которая удаляется от тебя. Его движения пробуждают все томления элегического стиха... И я не сомневаюсь, сэр, что спереди эта дамочка с оперенными ножками не менее очаровательна, чем сзади. Да, я могу представить себе, что фасад обладает своими собственными, особенными достоинствами, и я, одним словом, признаю, что мне хотелось бы встретиться с ней лицом к лицу...
Горвендил взглянул на единственную женщину, которая все еще оставалась в пределах досягаемости.
– Это Эвадна, которую в дни ее морских странствий звали Левкозией. И совершенно очевидно, что она ожидает, когда страсть разгорится и возвысит тебя до удовольствий более практичных, чем вся эта болтовня.
– Она ожидает напрасно, – ответил Джеральд. – С такого расстояния это представляется весьма заманчивой идеей, но если подойти поближе, то она окажется всего лишь еще одной раздетой женщиной. Более того, сэр, я уважающий себя прихожанин Протестантской Епископальной Церкви, и помимо этого я теперь понимаю, что смутно угадываемые очертания этой женщины напоминают мне формы Эвелин Таунсенд. Такое сходство способствует развитию всяческих добродетелей и заставляет остепениться. Я слишком хорошо знаю, что бывает, когда позволяешь женщине довериться тебе и отдать тебе все. И кроме того, я призван исполнять более почетные и ответственные обязанности в предназначенном для меня королевстве. И наконец, я уж лучше разочарую этих дамочек и буду любоваться ими с такого расстояния, на котором краска смущения на моем лице не будет заметна. Нет, Горвендил, нет! Меня все еще преследует это изречение – E pluribus unum – и я не собираюсь прямо сейчас принести присягу Колеос Колерос на виду у такого количества флейтисток. Кроме того, ты утверждаешь, что меня ожидает принцесса, перед которой я хотел бы предстать в качестве представителя другого королевского дома во всей полноте власти и способностей. Таким образом, я не предрасположен в данный момент участвовать в этих – с позволения сказать – несколько неамериканских методах религиозной практики. Напротив, я прошу тебя проводить меня к нетерпеливой принцессе, о которой ты продолжаешь твердить с таким упрямством, что, я полагаю, у меня нет ни малейшей надежды заставить тебя остановиться.
Вот так Джеральд начал свое путешествие с того, что нанес оскорбление Колеос Колерос.
Часть III
Книга Дунхэма
Женский язычок семи дюймов в длину валит с ног мужчину шести футов ростом
– Доброе утро, мадам, – начал Джеральд. Конь его был привязан к пальме, Горвендил ушел, и теперь можно было сосредоточиться на принцессе. – Чем могу служить?
Однако голос его дрожал, когда он стоял рядом с алебастровым ложем... Ибо Джеральд был восхищен. Принцесса Эвашерах была этим великолепным ранним майским утром так изумительно хороша, что превосходила всех женщин, которых он когда-либо видел. Лицо ее было правильной формы, повсюду подобающего цвета, и соответствующее количество волос украшало ее чело. В ее чертах невозможно было усмотреть ни малейшего недостатка. Цвета обоих глаз прекрасной молодой девушки замечательно сочетались, а ее нос располагался точно между ними. Под этим находился ее рот, и еще у нее была пара ушей. In fine – девушка была молода, у нее не было никаких уродств, и влюбленный взгляд молодого человека не мог обнаружить в ней никакого недостатка. Впрочем, она напоминала ему кого-то, кого он знал раньше...
Такие пламенные мысли проносились в голове у Джеральда, пока он произносил эту вежливую фразу: «Доброе утро, мадам. Чем могу служить?»
Но принцесса, со свойственной царственным особам стремительностью, не теряла времени на формальные условности, которые были более или менее обыкновенны в Личфилде. И хотя республиканское воспитание Джеральда было слишком очевидным, чтобы он мог правильно себя вести в монархических семействах, он был до глубины души поражен живостью и искренностью, с которой его здесь встретили. Невозможно было усомниться, что принцесса склонялась к тому, чтобы довериться ему и отдать ему все.
– Но, мадам, – сказал Джеральд, – вы меня неправильно поняли!
Теперь он догадался. Эта женщина была необычайно похожа на Эвелин Таунсенд.
Джеральд вздохнул. Весь пыл покинул его. И при помощи нескольких тщательно выбранных слов он поставил их отношения на более приличную основу.
Сейчас принцесса Эвашерах, та самая прекраснейшая Хозяйка Водного Пространства, лежала точно так же, как и когда Джеральд пришел к ней впервые, как раз после восхода солнца. Она лежала на алебастровом ложе, четыре ножки которого были сделаны из слоновьих бивней. На ложе было покрывало из зеленого атласа, расшитого красным золотом. На покрывале возлежала принцесса Эвашерах в короткой рубашке из шелка абрикосового цвета, а над всем этим нависал шафрановый балдахин, украшенный фиговыми листочками из жемчужин и изумрудов. Кроме того, ложе было покрыто тенью трех пальмовых деревьев, а стояло оно неподалеку от берега реки Дунхэм. И струящиеся потоки этой глубокой реки – как объяснила принцесса Эвашерах вскоре после того, как она и Джеральд достигли полного дружеского взаимопонимания без всякой там неамериканской чепухи – скрывали резиденцию принцессы, в которой они в настоящий момент завтракали.
– Но у меня, – сказал Джеральд немного удрученным тоном, – сейчас совсем нет аппетита.
– Это неважно, – ответила принцесса и рассмеялась безо всякой на то причины.
– А жить под водой, мадам, представляется беспрецедентной разновидностью царственной причуды.
– Ах, я должна поведать тебе, о, князь мира сего и самый упорный отвергатель всех, кто стремится соединиться с тобой, что очень давно, по причине детской влюбленности в одного молодого человека, имя которого я позабыла, я была в пламени низвержена из Дома Небожителей в воды этой реки. Ибо я нанесла оскорбление своему отцу (да святится имя его!), похитив шесть капель другой воды – влаги Океанической Пены.
