— Как грубо! — возмущается он. — Ну ладно, я скажу вам.
— Ну говорите.
— Меня зовут Банни.
— Барни? — не понимает официантка.
— Нет, Банни. Банни поднимает руки у себя над головой и помахивает ими, как кроличьими ушками. А потом быстробыстро несколько раз с сопением морщит нос, будто принюхивается.
— Банни — как кролик, — поясняет он.
— А-а, Банни! Ну, тогда Река — это не так уж и плохо, — говорит официантка.
— Да вам палец в рот не клади! Банни наклоняется и достает из-под стола маленький чемоданчик. Он ставит чемоданчик на стол, двумя рывками высвобождает из-под пиджака манжеты рубашки и щелкает замочками. В чемоданчике образцы косметических средств — миниатюрные бутылочки лосьона для тела, крошечные пакетики геля для очистки кожи и малюсенькие тюбики крема для рук.
— Вот, возьмите, — говорит Банни, протягивая Реке образец крема.
— Что это? — спрашивает она.
— Это “Суперуспокаивающий лосьон для рук с повышенным содержанием эластина”.
— Вы этим торгуете?
— Да, хожу по домам. Крем просто обалденный, уж поверьте. Можете оставить себе. Это бесплатно.
— Спасибо, — отвечает Река чуть слышно. Банни бросает взгляд на висящие на стене часы, и все вокруг замедляется, в то время как в нем самом кровь несется с оглушительной скоростью, и зубы пульсируют у самых корней.
— Я могу провести для вас демонстрацию, если хотите, — говорит он. Река смотрит на крошечный тюбик лосьона, который лежит у нее на ладони.
— В его состав входит алоэ вера, — говорит Банни.
Глава 3
Банни поворачивает ключ в замке зажигания, и его желтый “фиат-пунто”, болезненно захлебываясь, оживает. Где-то на краях сознания Банни преследует чувство вины низкой степени, если это так можно назвать, или, скорее, назойливый страх, потому что сейчас пятнадцать минут первого, а он до сих пор не дома. Он с тревогой смутно припоминает, что Либби была прошлой ночью как-то особенно расстроена, но он понятия не имеет, чем именно, да и вообще, как ни крути, денек сегодня чудесный, и Банни любит свою жену.
Его безграничный оптимизм не беспочвенен: славное начало их романа и по сей день упрямо цепляется за настоящее, и, сколько бы дерьма ни попадало на лопасти семейной жизни, всякий раз, когда Банни думает о жене, ее задница — самая крепкая, груди — как две торпеды, она по-девчачьи хихикает, и глаза у нее счастливые, цвета лаванды. В животе у Банни разрывается огромный радостный пузырь, когда он выезжает с парковки на блистательный солнечный свет приморского городка. День сегодня чудесный, и да — он любит свою жену!
Банни ловко ведет “пунто” по свободным улицам (сегодня выходной), вырывается на берег моря, и раскрывшееся перед ним зрелище вызывает новый приступ восторга: на берегу, плавясь и паясничая, разворачивается лето.
Группки школьниц с ногами-ножницами и проколотыми пупками; девушки-бегуньи с логотипами на спинах; заторможенные собачницы; парочки, в открытую совокупляющиеся на солнечных лужайках; выброшенная на берег горячая штучка, которая лежит раскинувшись под пышным облаком эротической формы; целая чертова куча баб, которые были бы не прочь — большие, маленькие, черные, белые, молодые и старые, такие-в-которых-если-приглядеться-тоже-что-то-есть, сладкие одинокие мамочки, сияюще-радостные груди девушек, гладко выбритых в зоне бикини, отпечатки гальки на задницах женщин, долго лежавших на берегу, — черт, да тут просто с ума можно сойти, думает Банни. Блондинки, брюнетки и зеленоглазые рыжие, их всех просто невозможно не полюбить. Банни сбавляет скорость “пунто” так, что медленнее уже нельзя, и опускает стекло.
Банни машет повернутой на фитнесе девице с айподом и в лайкре, которая, кажется, машет ему в ответ; негритянке, которая скачет через лужайки на желтом мяче-попрыгуне (респект); полуголой школьнице, у которой от долгого траха на спине ссадина размером с печенюшку — нет, печенюшка чудесным образом оказывается вытатуированной ленточкой или бантиком. “Подарочная упаковка, — орет Банни. — Ну ни хрена себе!” — многозначительно присвистывает при виде совершенно голой бабы с бразильской эпиляцией под ноль, но при ближайшем рассмотрении обнаруживает, что на самом деле на ней стринги телесного цвета, анатомически безупречные, как колбасная оболочка; еще он машет трем громобедрым богиням-амазонкам в меховых сапогах-уггах, играющим в ненормальных размеров желто- голубой надувной мяч (они будто в замедленной съемке машут ему в ответ). Потом сигналит парочке на удивление горячих лесби, которые показывают ему средний палец, и Банни хохочет и представляет себе, как они тычут друг в дружку резиновым членом и кончают от этого; потом он видит девчонку с косичками и кривыми ногами, которая лижет красно-синюю полосатую палочку леденца; девушку, одетую во что-то до того неидентифицируемое, что кажется, будто бы она влезла в кожу радужной форели; потом еще няню или кто она там, склонившуюся над коляской, и ярко-белое пятно ее трусиков, и тут он втягивает воздух сквозь зубы и со всей дури барабанит по клаксону. Затем его взгляд падает на потерянную офисную работницу довольно мощных форм, которая отблудилась от ночного девичника и теперь нарезает пьяные зигзаги по лужайкам, одинокая и сбившаяся с пути, в майке с надписью “Визжи как поросенок” и с огромным надувным пенисом в руках. Банни бросает взгляд на часы, прикидывает, но все-таки едет дальше. Он видит странную девицу в вуали и бикини с викторианским турнюром на заднице, потом машет хорошенькой девочке-нарку, очень похожей на Авриль Лавинь (та же черная подводка на глазах) — она сидит на стопке “Big Issue”[1] в дверном проеме осыпающегося отеля “Embassy”. Она поднимается и, шаркая ногами, направляется к нему — тощая, с огромными зубами и черными, как у панды, кругами под глазами, и тогда Банни понимает, что это не девочка-нарк, а знаменитая супермодель на пике славы, вот только имя он не может припомнить, и в трусах у него, конечно, тут же становится твердо, а потом, приглядевшись повнимательнее, он понимает, что нет, все-таки она девочканарк, и Банни проезжает мимо, хотя и знает, как любой, кто что-то смыслит в этом деле, что девки, сидящие на наркоте, сосут лучше всех (за исключением тех, которые на креке). Он включает радио, и из колонок раздаются ритмы хита Кайли Миноуг “Spinning Around”. Банни не может поверить в свою удачу и чувствует всплеск почти безграничной радости, наполняющей его, когда он вслушивается в подавляюще-дразнящие синтезированные звуки, под которые Кайли поет разнузданный гимн содомии, и Банни думает о ее золотых шортиках, о великолепных позолоченных сферах, и отсюда его мысль перескакивает на большую белую задницу Реки-официантки, которая скакала под ним, наевшимся сосисок и яичницы, в гостиничном номере, и вот он начинает подпевать: “Я кружусь, как юла, а ну отойди, меня почувствуй, если хочешь вот так”, ему кажется, будто песня звучит изо всех окон всех машин во всем мире, и ритм отдается в голове, как ну просто чертов сумасшедший. Тут Банни на глаза попадается группа низкорослых покупательниц мегамолла с ухмыляющимися голыми животами и перламутровой помадой на губах, арабская девушка в чадре, которая вполне может оказаться очень даже ничего (черт бы меня побрал, П…да Востока!), а потом — рекламный щит с фотографией этого их гребаного “вандербра” или чего-то такого — Банни говорит: “Да!” — и, вязко, безудержно сигналя, уводит “пунто” в сторону, перемещается на 4-ю авеню и по пути уже откручивает крышечку с образца крема для рук. Он останавливает машину, широко улыбаясь, дрочит и извергает липкую жижу в покрытый коркой спермы носок, который хранится у него под сиденьем.
“Да-а!” — выдыхает Банни, и диджей на радио подхватывает: “Кайли Миноуг, какая женщина, и главное — какие шортики!”, и Банни отвечает: “Точняк!”, возвращает “пунто” обратно в поток машин и все десять минут, которые требуются, чтобы доехать до его квартиры на Грейсон-корт в Портслейде, ведет машину, радостно посмеиваясь, и улыбаясь во весь рот и размышляя, не согласится ли его жена Либби
