Джеймс КЕЙН
СЕРЕНАДА
1
Я сидел в «Тупинамбе», ел bizcocho[1] и запивал его кофе, когда вошла эта девушка. Все в ее облике говорило о том, что она мексиканка, – от темно-бордовой rebozo[2] до платья в пурпурных цветах на черном фоне. И походка, легкое покачивание бедер при прямой как струнка спине – такой походке может научиться девочка, если она, едва встав на ноги, начнет носить на голове кувшины, узлы и корзины. Впрочем, цвет кожи у нее был несколько необычный. Почти совсем белый, с легким оттенком кофе с молоком. И фигура типично мексиканская. Но не безобразная. У большинства женщин, в чьих жилах течет индейская кровь, слишком крутые в своей верхней части бедра, что придает фигуре бесформенный вид, талия уходит куда-то вверх, тонкие кривоватые ноги и чересчур полный бюст. Она немного грешила последним, но бедра у нее были ровные и округлые. Она была стройна, но особая чувственность всех очертаний обещала, что года через три-четыре она может располнеть. Впрочем, отметил я все это вполглаза. Что по-настоящему разглядел, так это лицо. Плоское, как у всех индейцев, но с немного вздернутым носом, линия которого удивительно соответствовала повороту головы, и глаза, не тупые, вовсе не похожие на две черные блестящие пуговицы. Огромные черные глаза, слегка враскос, в них застыло сонное и одновременно дерзкое выражение. Губы полные, но красиво очерченные и, разумеется, густо намазанные помадой.
Было около девяти вечера, и народу в кафе собралось предостаточно. Сюда заглядывали сомнительные личности, занимающиеся корридой агенты, газетчики, шлюхи, фараоны – Господи, да кто угодно, за исключением человека, которому можно было бы доверить свои часы. Она подошла к бару и заказала выпивку, затем направилась к столику и села, и тут я почувствовал приступ легкого удушья. Такое случалось со мной когда-то, от разреженного воздуха, но только на этот раз причина недомогания была иной. Дело в том, что довольно долго у меня не было женщины, и возможность близкого знакомства вскружила мне голову. Ей принесли выпивку – кока-кола и виски, и я раздумывал, что это может означать. Означать это могло только одно: весь вечер у нее еще впереди, выпивка – это только начало, средство разжечь аппетит, и если это действительно так, тогда я пропал. «Тупинамба» скорее кафе, нежели ресторан, но многие здесь сидят подолгу, и если она собирается заняться тем же, то на мои последние три песо особенно не разгуляться.
Когда я решил наконец рискнуть и подойти к девушке, она вдруг поднялась с места. Прошла мимо двух столиков, задержалась, потом двинулась дальше, и тут я увидел, куда она нацелилась. Это был тореадор по имени Триеска, которого я пару раз видел на арене, – один раз, когда он выступал вместе с Солорзано, главным в те времена любимцем зрителей, и потом еще раз, уже в конце сезона. Тогда он убил двух быков в новилладе[3]. Еще помню, что это было воскресенье и шел дождь. К настоящему времени он имел некоторый успех и уже начал входить во вкус денег. На нем был полосатый костюм, что считается у мексиканцев высшим шиком, и кремового цвета шляпа. Сидел он один, но к его столу то и дело подходили разные жучки, агенты и дельцы от корриды, ну и, конечно, писаки. Так что шансов у нее было немного, но всякий раз, когда четверо или пятеро поклонников отваливали, она подбиралась ближе. И вскоре уселась рядом с ним. Он даже не удосужился снять шляпу. Это должно было мне кое-что подсказать, но я тогда ничего не понял. Просто подумал: вот еще один тупой, самовлюбленный болван, не умеет себя вести. Она заговорила, он кивнул, и они поболтали немного, однако, похоже, знакомы прежде не были. Она выпила, и он, помедлив минуту, заказал ей еще.
Сообразив наконец, с какой целью она сюда явилась, я решил отвлечься, но глаза непроизвольно возвращались к тому столику. Через несколько минут я уже знал, что она обратила на меня внимание и что с двух других столиков тоже с интересом следят за происходящим. Она куталась в rebozo, словно ей было холодно, слегка приподнимая при этом плечико так, чтобы находиться ко мне вполоборота, а голову закидывала все выше, и я уже просто не мог оторвать от нее глаз ни на миг. Ну и ясное дело, что тореадор, как и любой другой придурок, видит что угодно, только не то, что творится у него за столиком, так как занят исключительно тем, что ловит чужие взгляды. Вы уже догадались, наверное, что за место это кафе, где кругом сидят разные хари, сдвинув шляпы на затылок, едят, пьют, курят, читают и стрекочут по-испански без всяких там подталкиваний локтем, тыканья пальцем или: «Извини, друг, подвинься». Они заняты своим делом, и только им. Но все равно находится пара глаз, которая в данный момент не смотрит в газету, или официантка, остановившаяся возле кого-то и сказавшая что-то, за чем следует смешок, возможно чуть более громкий, чем заслуживала шутка официантки. А он все сидел с дурацким выражением лица, пощелкивая ногтем по стакану, и я почувствовал, как по спине у меня пробежали мурашки. Он встал, вот он идет ко мне.
Человеку с тремя песо в кармане осложнения вовсе ни к чему, и, когда весь зал замер, словно в стоп- кадре, я попытался внушить себе, что все надо решить миром, обыграть как-нибудь по-дружески, не затевать того, чего потом не остановить. Но не успел додумать, как именно это сделать, потому что он уже стоял передо мной по-прежнему в шляпе.
– Мой стол, он вас интересует, да?
– Ваш что?
– Мой стол. Похоже, он вас интересует, сеньор.
– О, теперь понял.
По-дружески не выходило, выходило довольно скверно. Я поднялся, наклеив на лицо самую милую из улыбок, и жестом указал на стул.
– Конечно, сейчас объясню. С радостью объясню. – Вот тут надо попроще, в таких ситуациях пережимать палку – это только неприятности наживать. – Пожалуйста, присаживайтесь.
Он взглянул на меня, потом на стул, потом сел, и я тоже сел. И тут я сделал то, что меня вот уже минут пятнадцать так и подмывало сделать, – приподнял кремовую шляпу с его головы, бережно, так бережно, словно это была невесть какая драгоценность, сунул в нее меню и положил на стул. Если бы он сопротивлялся, хоть чуточку дернулся, я бы все равно это сделал, пусть даже потом он пристрелил бы меня. Но он не сопротивлялся и не дергался. Я застиг его врасплох. По залу пронесся ропот. Первый раунд был за мной.
– Вам что-нибудь заказать, сеньор?
Он моргнул, не уверен, что он вообще меня расслышал. Затем начал озираться в поисках поддержки. Он привык слышать лишь громогласное одобрительное «olй» [4] толпы по любому поводу, стоит ему просто высморкаться на арене, но на этот раз не сработало. Все молчали и продолжали заниматься своим делом.
Ему ничего не оставалось, как перевести взгляд на меня да еще постараться не забыть, для чего он подошел.
– Объясните. Ну же, давайте!
Итак, мой первый удар достиг цели, и я решил нанести ему второй.
– Конечно. Конечно, смотрел, это верно. Но не на вас. Поверьте, сеньор, вовсе не на вас. И не на стол. На даму.
– И вы… говорите это мне? Вы смеете так говорить…
– Конечно. Почему бы нет?
Интересно, что он теперь будет делать? Вызовет меня на дуэль? Но о дуэлях в Мексике слыхом не слыхивали. Может, конечно, стукнуть, но я на добрые 50 фунтов тяжелей. Может выстрелить, но пистолета у него нет. Я спутал ему все карты. В Мексике так говорить не принято, а если вы сказали мексиканцу нечто необычное или странное, он будет год думать, прежде чем придумает ответ. Он сидел и смотрел на меня, часто мигая. Уши у него наливались красным. Я дал ему какое-то время разжевать пилюлю, затем продолжил:
– Знаете, что я скажу вам, сеньор? Я смотрел на эту даму очень внимательно и хорошо разглядел. Я нахожу ее очень красивой. У вас отменный вкус! Я завидую вам. Знаете что, давайте разыграем ее в лотерею, и пусть выиграет удачливый. Купим по билетику, и у кого номер окажется больше, тот дальше ее и угощает. Идет?
По залу вновь пробежал ропот, на этот раз более долгий. Половина из них совсем не понимала по- английски, так что нужно было время, чтобы им перевели. Минуты четыре ушло у него на переваривание
