все еще действующим контрактом, они будут вынуждены принять соответствующие юридические меры и действовать согласно их договору с продюсером. Это в случае, конечно, если я не предприму срочных шагов по исправлению ситуации. Я не предпринял, вообще не обратил на это послание внимания.
Утром, когда я репетировал дуэт из «Травиаты» с новой сопрано под аккомпанемент пианино, в репетиционный зал вошла секретарша и сказала, что меня срочно вызывают в какую-то контору, расположенную в «Эмпайер Стейт Билдинг». Я попросил сопрано перенести наши занятия на послеобеденное время.
В «Эмпайер Стейт Билдинг» меня отвели в просторные апартаменты – роскошный офис, где стены были отделаны красным деревом, а на двери висела табличка «Мистер Лютер». Мистер Лютер оказался старичком в сером визитном костюме, с розовыми, как у девушки, щечками и глазами цвета темно-синего агата. Он встал, пожал мне руку, сказал, что в восторге от моего пения, что мой Марчелло напоминает ему великого Самарко, а затем перешел к делу.
– Мистер Шарп, к нам пришла бумага от некоего мистера Голда, «Рекс Голд», где они информируют, что у вас якобы заключен с ними контракт и что, если мы будем занимать вас и дальше, после десятого марта, они предпримут против нас меры, предусмотренные законом. Не знаю, какие меры он имеет в виду, но я подумал, что лучше будет вызвать вас, чтоб вы, так сказать, лично просветили меня по этому вопросу.
– Вы юрист в «Метрополитен-опера»?
– Отчасти. Я занимаюсь не только их делами.
– Что ж… Да, у меня контракт с Голдом.
– На киносъемки, полагаю?
– Да.
Я рассказал ему все и постарался дать понять, что с кино я покончил, невзирая на разные там контракты. Он слушал и понимающе улыбался, кивая головой, пока я объяснял ему, почему хочу петь в опере и прочее.
– Да, я могу это понять. Очень хорошо вас понимаю и, безусловно, учитывая ваш успех, тысячу раз готов подумать, прежде чем предпринять какие-то шаги или дать совет, вследствие которого мы можем потерять вас в разгар сезона. Безусловно, телеграмма, не подкрепленная никакими документами, не является для нас основанием к принятию решений, к тому же мы вовсе не обязаны отвечать за нарушение условий контракта любым из наших певцов, пока дело не передадут в суд. И все же…
– Да?
– До того как пришло это уведомление от Голда, вы пробовали с ним как-то связаться?
– Нет. Я получил телеграмму из Гильдии киноактеров. И это все.
– Ага… И что же это была за телеграмма?
Она лежала у меня в кармане, я протянул телеграмму ему. Он встал и начал расхаживать по кабинету.
– А вы член этой Гильдии?
– Каждый, кто снимается в кино, автоматически становится членом Гильдии.
– И членом «Эквити» [61]?
– Не знаю. Думаю, да.
– Я тоже не очень осведомлен, какова там процедура приема. Они недавно организовались, и мы не успели еще разобраться. Но должен предупредить, мистер Шарп, все это весьма осложняет дело. Контракты, судебные тяжбы – это еще ладно, к этому нам не привыкать. В конце концов для чего еще мы здесь, верно? Но мне бы крайне не хотелось вовлекать нашу компанию в конфликт с Федерацией музыкантов. Вы понимаете, чем это пахнет?
– Честно сказать, не очень.
– Так вот, не знаю, какие там правила в вашей актерской Гильдии, но если они распространят эту тяжбу на музыкантов и мы вляпаемся в малоприятную, мягко говоря, историю, с вашими выступлениями здесь будет покончено раз и навсегда, если, конечно, вы прежде не разберетесь со своим профсоюзом. Меня это просто пугает мистер Шарп. Федерация музыкантов – это интеллигентнейший, самый элитный из наших профсоюзов, и всякие разборки, возникшие там в разгар сезона, это…
– Что?
– Не знаю. Я должен подумать.
Я вышел, выпил чашку кофе с сэндвичем и вернулся в репетиционный зал. Едва мы начали, как снова явилась секретарша и сказала, что меня опять вызывают, на этот раз на радио, крайне срочно, по делу, не терпящему отлагательств. Сопрано разразилась такой бранью, что лак на рояле пошел пузырями. Когда дело доходит до многоэтажных конструкций, тут колоратурным сопрано соперников нет. Я вышел на улицу и секунды две стоял, запутавшись и не соображая, куда двигаться дальше. И вспомнил о Джеке Дэмпси.
Все они уже собрались там – и ответственный за рекламу, и представитель «Панамьер», и люди с радио. И пребывали в страшном возбуждении. Оказывается, они получили телеграмму от Голда, запрещавшую им использовать «Мой дружок Бейб», а также любую другую мелодию из фильма под угрозой судебной ответственности. Им также рекомендовали не использовать больше меня. Парень из «Панамьер» ревел, как разъяренный бык. Чем дальше я слушал, тем больше скисал.
– Какого черта он так распетушился? Вы вполне можете использовать эту песню. Я, может, не очень-то разбираюсь в законах, зато…
– Не можем, и все! Не можем использовать ни единой ноты. Это принадлежит ему. А мы уже разослали рекламу в сотни две ведущих газет и подложили им тем самым свинью. Теперь надо придумывать новую программу. Господи, ну что же ты нас не предупредил? Почему с самого начала не сказал об этом контракте?
– А вы сможете придержать лошадей хотя бы до вечера?
– Ради чего? Скажи мне на милость, ради чего?!
– Пока я не свяжусь с адвокатом.
– Ты что ж думаешь, мы не связались с адвокатом? Думаешь, я не говорил уже раза три с этим Голдом по телефону, пытаясь выяснить, что к чему? А мы уже поместили рекламу! Разрекламировали эти проклятые песни! «Голондрина», «Мой дружок Бейб» – Господи, от одних названий тошнит! Разрекламировали тебя: «Джон Говард Шарп, трубадур компании „Панамьер“ – от этого еще больше тошнит! Выметайся отсюда, пока цел, Христом Богом прошу!
– Можете вы подождать или нет? До вечера?
– Ладно, подожду. Отчего бы нет?
Адвокат находился пятью этажами ниже. Никакого красного дерева. Офис как офис, а сам он оказался невероятно шустрым маленьким человечком по имени Шолто. Я выложил ему все как на духу. Он откинулся в кресле, сделал пару звонков и заговорил:
– Плохи твои дела, Шарп. Существует контракт, такой контракт любой суд признает действительным, и единственный для тебя путь – это строго придерживаться его. Отдаю должное твоим эстетическим пристрастиям, тому, что ты предпочитаешь оперу кинематографу, но не могу одобрить поведение человека, который плюет на контракт просто потому, что ему так хочется. Насколько я понял, кинокомпания подобрала тебя буквально с улицы, поставила на ноги, а ты теперь хочешь подложить им свинью. Не знаю, сумеешь ли ты обойти их в суде. Тут никто не знает, как может обернуться дело. Но тебя смешают с грязью еще до того, как ты туда попадешь. Шоу-бизнес – это гигантский единый организм, Голд знает его вдоль и поперек, от дна до макушки, и шанса у тебя нет. Ты приперт к стенке. Так что не валяй дурака, возвращайся и снимайся в этой картине.
– Выходит, я должен бросить все, когда так удачно складывается? Вернуться и сниматься только оттого, что этот петух вообразил, будто с оперой, видите ли, покончено?
– Какого черта ты мне мозги пудришь? Еще одна картина вроде «Баньяна», и перед тобой открыты двери всех опер мира! Место застолблено раз и навсегда. Да один певец на миллион может мечтать о такой карьере! У тебя что, с мозгами плохо? Эти мюзиклы – картины вне конкурса. Они идут по всему миру. И делают тебя знаменитым на весь мир – от Перу до Китая, от Норвегии до Кейптауна, от Панамы до Суэца и обратно. И думаешь, в опере этого не понимают? Думаешь, в «Метрополитен» этого не понимают?
Я чувствовал себя так скверно, что даже не удосужился подняться в
