– Татуировщик попался не слишком грамотный, – коротко пояснил Джои.
– Просто Гэз больше не мог терпеть, – добавил Шейк. – Он слезно умолял мастера остановиться… – голос Шейка дрогнул, когда он заметил недовольный взгляд, который метнул в него Джои.
– Он еще вернется и закончит работу, – мрачно пообещал Джои. – Он просто пошел домой отдохнуть немного.
– Нет! Я не согласен! – с Гэзом, по-прежнему лежавшим на полу, едва не случился припадок. – Не заставляйте меня, не заставляйте, я чуть концы не отдал, говорю вам, я терпел, сколько мог, но, черт, это такая боль, такая, черт, нет, больше я не могу… – он весь дрожал.
– Но, послушай, старик, – увещевал Джои голосом, каким убеждают мальчиков не позориться перед девочками. – Как же вторая часть названия? С такой татуировкой, как сейчас, ты будешь выглядеть, как бомж какой-нибудь.
– Тогда я отрежу себе руку! – диким голосом заорал Гэз. – И никто не узнает, что там было написано!
– Заткнись, старик, – прикрикнул Джои. – Мы тебя откачаем, приведем в норму и доделаем то, что начали.
– Не-е-ет! – завопил Гэз.
– Ну, старик, послушай, – успокаивал Шейк, – бутылочка «Джей-Ди» – и ты у нас будешь как новенький. Даже не почувствуешь ничего.
– Нет!
– Старик, ты помнишь, как мы с тобой познакомились? – Джои сурово и твердо посмотрел на все еще лежавшего на спине Гэза. – Это было первого июля 1985 года, на концерте «Зеппелин». Ты еще тогда сказал, что за Эксмана родную жену замочил бы. Что с тобой стало? Что с тобой приключилось, старина, что ты не хочешь немножко потерпеть ради такой клевой группы? И это после всего, что они для тебя сделали? Ты разочаровываешь меня, дружище.
Гэз был совершенно уничтожен: – Я не могу. Мне очень стыдно, что я так тебя подвел, дружище, но, честное слово, я не могу.
– Черт бы тебя побрал! – Джои сердито вскочил на ноги и пнул диван. Потом взъерошил себе волосы и снова пнул диван с еще большим остервенением. Потом он принялся лихорадочно рыться в ящике стола.
Я, Люк, Бриджит. Шейк и Гэз, последний особенно, с волнением следили за его действиями Джои был так расстроен, что бог знает что мог выкинуть.
Наконец он нашел то, что искал. Нечто черное и блестящее. Для пистолета оно было как-то маловато, а на нож вполне тянуло. Интересно, не собирается ли он предложить нам скрутить Гэза и отнести его туда, где ожидает кровожадный татуировщик? Судя по выражению лиц всех остальных, я была не единственной, кому пришла в голову эта мысль. Джои угрожающе приближался.
– Дай мне руку, – велел он Гэзу.
– Нет, дружище, не надо, пожалуйста… – запротестовал Гэз.
– Дай сюда свою чертову руку! Я не могу позволить, чтобы мой друг ходил пугалом огородным.
Гэз с трудом поднимался на ноги.
– Ради всего святого, отбери у него нож! – умолял он Люка.
– Отдай мне нож, дружище. – Люк встал между Гэзом и приближавшимся Джои. Я прямо таяла, глядя на храброго Люка.
– Какой нож? – удивленно спросил Джои.
– Вон тот нож, – Люк кивнул на предмет, зажатый в руке Джои.
– Это не нож, – возразил Джои.
– Тогда что же это такое?
– Это фломастер, волшебный фломастер! – выкрикнул он. – Раз он отказывается доделать татуировку, я нарисую оставшиеся буквы на его руке.
По комнате пронесся вздох облегчения. Мы все так обрадовались, что Джои не собирается убивать Гэза, что потом изрядно развлеклись, выписывая буквы готическим шрифтом на руке Гэза.
Потом Шейк предложил сыграть в слова. Шейк очень любил играть в слова. А посмотришь на него – скорее похож на человека, чье хобби – выбрасывать телевизоры из окна.
– Ладно, сыграем один раз, – милостиво согласилась я, – а потом уходим. Сегодня суббота, если кто забыл.
– Спасибо, – просиял Шейк. Мы разобрали банки пива и расположились вокруг доски на полу: Шейк, Люк, Джои, Бриджит и я.
Гэз смотрел «Рен и Стимпи», и это, честное слово, было к лучшему. В последнее время от него при игре в слова были одни неприятности: он то и дело начинал качать права, утверждая, что «цып», «зиц» и «Гэз» – тоже слова.
Мы смеялись и болтали за игрой. Я целиком на ней сосредоточилась. Надо признаться, я тоже неравнодушна к игре в слова. Но подняв глаза на Люка, я увидела, что он пристально и значительно смотрит на меня, и глаза у него опять странно потемнели. Что-то в его взгляде заставило меня смутиться. Я отвела глаза, но уже не могла больше сосредоточиться, поэтому единственное, что мне удалось составить из предложенных букв, было слово «гол», в то время как Бриджит составила «горький», а Шейк – «угон».
Меня непреодолимо тянуло снова посмотреть на Люка. На этот раз он улыбнулся мне. Его улыбка постепенно ширилась и расцветала, превращаясь в настоящее сияние. В ней было столько восхищения,
