Буду жить в скромной монашеской келье. Темный пол, беленые стены, узкая деревянная кровать, григорианские распевы, плывущие в вечернем воздухе. И, разумеется, там есть спортивный зал. Всем известно, что физические упражнения – лучшее лекарство для алкоголиков и им подобных. Когда я выйду оттуда, у меня живот будет плоский, как доска. Лечь на спину, руки за голову, и – двести наклонов к ногам каждый день. Как это замечательно – заниматься только собой! Я вернусь в Нью-Йорк в прекрасной форме. Люк на коленях будет умолять меня принять его обратно.
Конечно, назначат и какое-то лечение. Какая-нибудь терапия, а не только «борьба с целлюлитом». Что-то типа: ложитесь на кушетку и подробно расскажите о своем отце. Буду просто счастлива! Не то чтобы я намеревалась отнестись ко всему этому серьезно. Просто будет весьма интересно посмотреть на настоящих наркоманов, тощих, с анорексией и обвисшими волосами, опустившихся до уровня пятилетних детей. Я выйду из всего этого обновленной, очистившейся, заново родившейся. Все, кто раньше позволял себе плевать на меня, больше плевать на меня не посмеют. Мое прежнее «я» канет в небытие, а мое новое «я» начнет все сначала.
– А у нее будет, как это… ломка? – опасливо спросила Маргарет у Бриджит, когда мы уже собирались в аэропорт.
– Ты что, совсем дура? – засмеялась я. – Не преувеличивай. Какая к черту ломка! Это бывает только от героина.
– Так ты, значит, не на героине? – спросила Маргарет.
Я страдальчески закатила глаза.
– Ну откуда я могу это знать? – в отчаянии воскликнула она.
– Мне надо в сортир, – сказала я.
– Я с тобой, – вскинулась Маргарет.
– Вот еще! – И я побежала.
Я успела раньше и захлопнула дверь перед ее носом.
– Отвяжись, – крикнула я из-за двери, – иначе сейчас достану шприц и вмажусь тебе назло.
Когда самолет набрал высоту, я откинулась на спинку кресла и с удивлением обнаружила, что испытываю огромное облегчение, как будто меня подняли в безопасное место. Внезапно я испытала острую радость от того, что покидаю Нью-Йорк. Мне не сладко пришлось последнее время, мне тут было тесно и душно.
У меня ни гроша, и я всем должна. Самой смешно стало: на какую-то секунду почти поверила, что я наркоманка. Да нет, это были совсем не те суммы денег, но обе мои кредитные карточки действительно иссякли, и пришлось занимать у всех знакомых.
Мне становилось все труднее и труднее выполнять свою работу помощника менеджера. Иногда, входя в отель через вертящиеся двери перед началом своей смены, я едва удерживалась, чтобы не завопить от отвращения. Характер у Эрика, моего босса, оказался дурной, и ладить с ним было трудно. Я часто болела и часто опаздывала. От этого характер у Эрика совсем испортился. А я, естественно, стала болеть еще чаще. Наконец вся палитра эмоций для меня сузилась и свелась к двум основным: отчаянию, если мне удавалось заставить себя прийти на работу, и чувству вины, если не удавалось. Когда самолет вошел в тучи над Лонг-Айлендом, я подумала: «В это время я должна быть на работе. А я не на работе. И я счастлива».
Стоило прикрыть глаза, как тут же нахлынули неприятные мысли о Люке. Острая боль обиды сменилась тупой болью тоски по нему. Мы ведь, по сути дела, жили вместе, и теперь я каждую секунду чувствовала его отсутствие. Хорошо бы не думать о нем, я от этих мыслей впадала в истерику и меня охватывало неконтролируемое желание найти его немедленно, объяснить, что он глубоко неправ, умолять вернуться ко мне. Последовать этому порыву, находясь в воздухе, в начале семичасового перелета, было бы глупо. Так что мне пришлось нажать кнопку связи со стюардессой. К счастью, она как раз начала разносить напитки, и я приняла из ее рук водку и апельсиновый сок, как утопающий – брошенный ему конец веревки.
– Прекратите, – злобно прошептала я, увидев белые взволнованные лица Маргарет и Пола. Оба настороженно на меня уставились. – Я расстроена. И вообще, с каких это пор мне нельзя выпить?
– Главное, не переборщи, – сказала Маргарет. – Обещаешь?
Мама очень трудно восприняла весть о том, что я подсела на наркотики. Они с моей младшей сестрой Хелен смотрели телевизор, когда папа сообщил ей плохую новость. Поговорив по телефону с Бриджит, он вбежал в гостиную и выпалил:
– Твоя дочь – наркоманка!
– Ну? – сказала мама, не отрываясь от рекламы, анонсов фильмов и прочей дряни. – Я это знаю. И нечего кипятком писать.
– Да нет же! – раздраженно ответил папа. – Это тебе не шуточки. Я не про Анну, а про Рейчел!
И тут на лице мамы появилось какое-то странное выражение. Она, как лунатик, поднялась с дивана. Папа смотрел на нее с тревогой, Хелен – радостно и заинтересованно. Мама, тупо глядя перед собой, прошла на кухню, села на табуретку, положила голову на кухонный стол и разрыдалась.
– Наркоманка, – всхлипывала она. – Я этого не вынесу!
Папа, желая ее успокоить, положил ей руку на плечо.
– Анна – может быть, – рыдала мама, – Анна – ладно! Но только не Рейчел. Даже когда одна – это ужасно, но две, Джек! Я понятия не имею, что они делают с этой проклятой фольгой! Правда!
Ее как корова языком слизывает, а спрашивать Анну, что она с ней делает, бесполезно – ответа не добьешься.
– Она заворачивает в нее марихуану – делает такие маленькие пакетики и продает их, – услужливо объяснила Хелен.
– Мэри, сейчас не о фольге речь… – заметил папа, который как раз пытался выработать план моей реабилитации, но тут же осекся и окрысился на Хелен: – Что, ты сказала, она делает с фольгой? – в голосе его слышалось омерзение.
