— Черт! — выругался он, пуская коня в галоп. Вонзившись в этот узкий просвет, он отшвырнул и меч, и щит и подхватил обоих ошарашенных неожиданностью рыцарей — с такой силой, что его самого чуть не вышвырнуло из седла. Дыхание со свистом вырывалось из стиснутых зубов, перед глазами плясали искры. И все-таки Бледный прорезал толпу и вырвался на свободу.
Отпустив друзей, Дьюранд развернулся, чтобы скакать за Оуэном.
Но рослый скакун замер, как вкопанный.
Воины Ирлака, скользя и спотыкаясь по убитым людям и лошадям, сомкнули ряды вокруг черной громады Паладина, выставив перед собой окровавленные копья. Каждое острие было нацелено в грудь Бледному. На зеленых сюрко темнели пятна крови.
Дьюранд смотрел на копья. Бледный покорен воле седока — прикажи только, и он взовьется над смертоносной стеной, повиснет на острых копьях, что раздерут его на куски.
Сумей Дьюранд хотя бы на миг, пусть даже краем глаза увидеть Оуэна — он бы без колебаний отправил Бледного в роковой прыжок. Молодой рыцарь лихорадочно обшаривал взглядом море лиц и покачивающихся древков. Из оружия у него оставался лишь кинжал милосердия, предназначенный для того, чтобы перерезать горло поверженному противнику. Из толпы врагов на него в упор смотрели черные глаза в прорези на шлеме Паладина.
Но Оуэн канул в этом враждебном море. Нигде не виднелось гривы русых волос или блестящего золотого зуба.
В центре застывшего буйства зеленых рыцарей Паладин медленно нагнулся и начал опять выпрямляться. Бесчувственный Радомор лежал у него на руках, точно жертва богам.
Дьюранд трепетал, готовый в любой миг повернуть жеребца.
Он слышал, как собираются, выстраиваясь вокруг него, остальные: Бейден, Берхард, Конзар, Ламорик.
— Больше мы ничего не можем, — сказал Берхард. — Надо поскорее уходить.
Дьюранд не отводил взгляд от врагов. Не видно ли где Оуэна? Не пошевелится ли Радомор?
— Дьюранд! — прошипел Берхард.
Там, за частоколом копий, Радомор наконец слабо зашевелился, заскреб рукой по кольчужной груди своего Паладина. Чудовище склонило голову еще ниже.
Берхард был спасен. И Ламорик, и Кон, и Бейден.
— Дьюранд, — проговорил Конзар. — Пора отступать.
16. ПОДСЧЕТ МЕРТВЫХ
— Вы живы! — выдохнула Дорвен, застыв посередине Расписного Чертога, когда Ламорик ввел туда свой маленький потрепанный отряд. Одна Владычица Небес ведала, что творилось в сердце молодой женщины.
Альмора играла на тростнике, которым был посыпан пол. Ее игрушка — маленькое изображение кого-то из Небесных Сил — мерцала и переливалась во мраке Чертога под лукавую песенку на стрекозьих крыльях. И сама девочка казалась такой же прелестной, как песня. А вот от Ламорика и остальных — полуживых, залитых кровью воинов — разило, как от мясников.
— Мы слышали ужасный шум, — пояснила Дорвен. Должно быть, необходимость сохранять ради девочки внешнее спокойствие дорого ей обошлась. — Я не знала, что и думать.
Ламорик выдавил дрожащую улыбку.
— Мятеж, дорогая. Боюсь, герцог Радомор разъярен.
Усталые бойцы повалились на скамьи.
Дьюранд заметил, что Альмора, вздернув подбородок, глядит на них от очага. Щебечущая игрушка нырнула ей в ладонь. Рассказывали, однажды малышка увидела череду серых людей, крадущихся во мраке — отец ее тогда странствовал по топям за горами, — и молчала, пока робкие чужаки не проскользнули в скалы. Последний из исчезающих повернулся и дал девочке игрушку: знак благодарности. Диковинка была похожа сразу и на голубя, и на льва — и оживала, когда маленькая ручка поворачивала ключик.
Игрушечная летунья втиснулась в ладошку Альморы, щелкая крылышками и поблескивая драгоценными камнями.
— Так я спасен от последствий собственной глупости. Велик Король Небесный. — Ламорик растянулся на скамье. Из пореза у него на лбу сочилась кровь. — Только с поддержкой толпы и вооруженных рыцарей я и гожусь для встречи с клятым Радомором.
— В чужом доспехе и на чужом коне, — проскрипел разбитыми губами Берхард. — А это меняет дело.
Конзар мрачно осматривал свои раны и синяки.
— А конь-то поумнее меня будет, — заметил Ламорик. — Но не суть. Вы вытащили меня оттуда. Владыка Небесный, как Паладин всех крушил!..
Конзар перешел прямо к делу.
— Посмотрим теперь, как отреагирует Радомор.
— Отреагирует? Может, этот шлюхин сын вообще помер, — проговорил Бейден. — Наш бычок здорово саданул его по башке. Надеюсь, он хотя бы оглох.
— Люди вроде Радомора Ирлакского так просто не умирают, — возразил Берхард.
Вокруг раздалось согласное ворчание.
— Турнир можно не устраивать, — произнес Ламорик. — Трупов довольно, хватит с нас на сегодня рыцарских потех. — Он пощупал опухшее лицо и скривился от боли. — Пусть отец скажет распорядителям.
Дорвен обвела взглядом собравшихся.
— А где Оуэн?
— Заметили, как он ухватил этого зверя? — Ламорик, лежа на спине, не видел лиц товарищей. — Наш здоровяк деревья с корнем вырывать может!
В голове у Дьюранда мутилось: он до сих пор чувствовал на шее стальную хватку Паладина. А на бедре болтались пустые ножны: меч остался где-то в грязи под стенами. Дьюранд набрал в грудь воздуха, чтобы рассказать о произошедшем…
По лестнице с громким топотом сбежал Гутред, следом за ним — Гермунд. Оруженосец тащил на плече мешок с бинтами, горшочками притираний и ножами. Дьюранд заметил, как капитан обменялся с оруженосцем быстрым взглядом: в глазах Конзара читался вопрос, но Гутред отрицательно покачал головой.
— Люди Радомора ушли со двора, — объявил Гермунд. — Герцог рвет и мечет. Говорят, он убил лекаря, что пытался вправить ему плечо.
— Чертовы болваны, — проворчал Гутред. — Вы все.
Он присел на корточки возле Ламорика, сжимая в пальцах кривую сапожную иглу.
— Может, с Оуэном ничего страшного и не случилось, — промолвил Берхард. — Он такой… такой крепкий.
Ламорик вывернулся из рук Гутреда.
— Ой! Не надо…
Если бы Дьюранд заметил в том частоколе копий Оуэна — хотя бы прядку волос, — он бы без колебаний бросился прямо на острия… во всяком случае, так ему хотелось думать.
Гутред снова принялся шить, иголка с легким щелчком прокалывала кожу. Полоса стежков прочертила лоб Ламорика и скрылась в спутанных волосах.
— Где он? — спросил Ламорик. — Еще там, снаружи?
Выходя из зала, Дьюранд мельком заметил, как блестят глаза Альморы. Сбежав по гигантской лестнице, он грудью растолкал толпу слуг.
Над двором в воздухе вились жалкие остатки грачиной стаи. Ревущая человечья толпа уже схлынула, оставив после себя лишь грязь да изувеченные трупы. Какая-то женщина судорожно прижимала к себе
