игривом настроении.
Приступая к этой части своего повествования, я с огромным удовольствием снова перечитал приведенный выше сон. Он полон чувственности, игривости и жизнерадостности. С особенным удовольствием я вспоминал заливистый хохот в конце сна, и, читая этот отрывок, смог заново ощутить всю атмосферу. Здесь невозможно не заметить двусмысленного сексуального заигрывания и явной сексуальной символики сигарет и круглых сочных ломтиков ананаса (с дырочкой посередине). В этом сне ощущалось что-то очень чистое и здоровое, потому что смех был необычайно искренним и сердечным. Я почувствовал веское подтверждение мысли об уместности в смешанной компании сексуальных шуток, выходящих за рамки обычной «пристойности». Этот сон принес мне переживание объединения: он показал, что мужчины и женщины, находясь вместе, могут шутить и заигрывать друг с другом подобным образом. И, прежде всего, он подсказал мне, что над многими вещами, к которым я начал относиться излишне серьезно, можно и нужно смеяться, смеяться и еще раз смеяться. В течение десяти лет я активно поддерживал группы защитников окружающей среды, боровшиеся за запрет курения в общественных местах. Я действительно относился к этому вопросу совершенно серьезно и многие годы мечтал о том времени, когда общественное мнение и законодательство в этой области коренным образом изменятся. Поэтому во сне сигареты имели для меня двойной и даже тройной смысл: они призывали меня более спокойно относиться к проблеме загрязнения атмосферы табачным дымом, к своему эксперименту и, наконец, к сексуальным шуткам и заигрываниям. На этом этапе моего странствия бессознательное показало себя большим шутником.
Еще одним запоминающимся моментом этого сна были красота и неотразимая соблазнительность вьетнамской женщины-солдата. Для меня она стала символом «женской энергии» во мне самом, символом очень ярким и притягательным. Когда мы с ней слились в объятии, это напоминало процесс слияния с состоянием осознаваемого сна. «Ведь эта женщина — тоже необычная: такая тонкая, нежная, хрупкая. Она так великолепна, так неотразимо привлекательна. И лицо ее сияет таким мягким лунным светом. Разве эти черты не придают ей сходство с состоянием осознаваемости?» — спрашивал я себя. И после размышления был вынужден ответить на свой вопрос утвердительно. В состоянии осознаваемости наши объятия были такими бережными и такими утонченно чувственными... И вот, когда мы с ней обнимались, обстановка сновидения внезапно изменилась, и мое сознание каким-то образом оторвалось от нее. Это внезапное и неподвластное моей воле перемещение перенесло меня во сне в окрестности родного городка и окунуло в знакомые картины детства. Как я подозревал, транспортная пробка и самопроизвольное передвижение моей машины без водителя несли мне какие-то важные вести.
Возможно, полностью слиться с состоянием осознаваемости, олицетворяемым красавицей в военной форме, мне помешало что-то из моего прошлого, из детства, или какие-то юношеские убеждения и впечатления. Такой внезапный, неожиданный скачок в прошлое — именно то, как действует наш ум, сталкиваясь чем-то новым, загадочным, может быть, даже ошеломляющим. Размышляя над этим сном, я постепенно стал понимать, что вступление на путь осознаваемых сновидений неизбежно должно было тянуть мое сознание в разных направлениях — и вперед, и назад во времени. Это, в свою очередь, непременно должно было побудить меня обратиться к исследованию как самых ранних слоев собственной души, так и самых последних напластований — как прошлого, так и будущего. Я понял: теперь любые неразрешенные проблемы из прошлого (транспортная пробка) будут возникать в моем сознательном уме просто от переживаний, связанных с вхождением в состояние осознаваемости. Поразмышляв над этими образами, я пришел к выводу, что в моей жизни все еще бывают моменты, когда я не нахожусь на месте водителя, и моя энергия (моя машина) двигается вперед без меня, моменты, когда я чувствую себя увязшим, застрявшим в тупике, и эти застарелые шаблоны ума, берущие начало в детстве, могут стать помехой для сохранения полного слияния с состоянием осознаваемости.
Вдобавок этот сон меня очень успокоил, дав мне замечательного спутника в лице моего друга Карла. Мы с ним уже многие годы вели вдохновенные споры и шутливые беседы наяву. И вот теперь в мире сновидений мы тоже отлично проводили время и обменивались шутками.
Во сне «Осознаваемо и раскованно» присутствовала одна особенно интересная деталь, свидетельствовавшая об успешном развитии моего эксперимента. В нем я несколько раз пытался вызвать в поле зрения свои ладони, но они упорно не желали появляться. После нескольких бесплодных попыток я отказался от этого метода и продолжал участвовать во сне. В этом я увидел важную весть: ценность некоторых духовно-психологических методов ограничена во времени. Методы, которые поначалу помогают, в конце концов могут стать помехой. На каком-то этапе развития перед сновидцем может встать необходимость отказаться от старого метода и взять на вооружение новый. В этот миг «знакомое, но от этого не менее восхитительное ощущение легкости и тонкого внутреннего равновесия», которое я почувствовал прежде всего в голове и в области лба, стало для меня новым сигналом, подтверждающим, что я снова достиг во сне состояния осознаваемости. Во многих последующих осознаваемых сновидениях я стал использовать для подтверждения осознаваемости эти ощущения легкого головокружения и покалывающей пульсации во лбу, в итоге отказавшись от метода, при котором мне нужно было во сне увидеть свои ладони. Полагаю, что во всех разновидностях духовной деятельности очень важно уловить момент, когда необходимо отказаться от старого метода ради нового. Метод разглядывания ладоней был только временным средством. И хотя на начальном этапе моего проекта это средство было важным, сейчас оказалось, что пора его отбросить и перейти к следующему этапу пути.
Я записал в свой дневник краткий комментарий к этому сну. Из него следовало, что в течение двух недель, предшествовавших этому осознаваемому сновидению, я регулярно использовал самогипноз, задавая себе внушение: «Во сне я осознан и раскован» — это означало, что я буду одновременно сохранять осознаваемость и раскрепощенность. Я испытывал настойчивое желание внести в эксперимент немного раскрепощенности, потому что его серьезность начинала меня тяготить. Прежде всего, я продолжал чувствовать смятение, которое внесли в мою душу три ярких осознаваемых сновидения, посетившие меня 2 января. Мысли мои разбегались: я ощущал всю важность этого субъективного исследования, но по- прежнему не знал, куда оно меня приведет. Меня занимал вопрос, будут ли у меня еще сновидения такого же уровня насыщенности, как «Дар волхвов».
Примерно в это же время у меня возникла навязчивая фантазия по поводу моего эксперимента. Я стал думать, что осознаваемое сновидение поможет мне и другим серьезным исследователям развить необычные психические и интуитивные способности. С головой уйдя в свои фантазии, я думал: «Быть может, эти психические способности в конечном итоге намного превосходят все то, чего может достичь обычный любитель духовной литературы на данном уровне развития нашего общества. Быть может, они сумеют вывести нас на совершенно новые уровни сознания и ясности ума». Я рисовал себе общество, в котором все больше людей, овладев искусством осознаваемого сновидения, пожинают несказанные и невообразимые плоды такой эволюции, общество, которое в конце концов освободится от военных тайн и политических махинаций, потому что осознаваемость в состоянии сновидений сделает тайные доселе знания легко доступными каждому. Я стал воображать, что когда-то все большее количество людей сможет входить в состояние осознаваемости и без труда получать любые необходимые знания или сведения. В таком обществе, — думал я, — умышленные преступления в конце концов исчезнут, а политические интриги и всевозможные заговоры перейдут в разряд безнадежно устаревших методов — ведь все большее число осознаваемых сновидцев сможет читать мысли и сны потенциальных заговорщиков и обнаруживать эти вредоносные энергии либо направлять их в творческое русло.
Немного позже, оценивая собственные фантазии, я понял, что сами по себе они совершенно грандиозны. Я пришел к мысли, что их можно рассматривать либо как проявление чистейшей мании величия, либо как начало некоего квантового скачка в психологическом и социальном преобразовании. Если справедливо первое, мне придется поработать над собственной манией величия и уменьшить свое «я» до здравых размеров. Если же верно второе, остается множество вопросов и проблем, как этических, так и профессиональных, которые по ходу дела придется решать. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что эта фантазия была сочетанием мании величия и футуристического мышления, что стало естественным следствием властного вторжения в мою жизнь новых сновидений.
Постепенно я даже научился ценить свою манию величия и другие темные стороны собственной души. В какой-то момент я понял, что
