номер двенадцать».
«Какая всё это бессмыслица, — сказал он себе однажды ночью, выходя в лютую стужу из дверей заведения и кутаясь в шубу. — Какая пустота! Что за остроты! И что уж такого особенного в этих девицах?» Они вызывали в нем отвращение: их глупые возгласы, пустой смех, их ужасные духи, которыми еще и на следующий день пахло его платье! Он решил больше не ходить в «салон Колоссер».
— Мне ничего другого не остается, — пробормотал он в меховой воротник, волоски которого от его дыхания превратились в ледяные иголки. — Ничего другого не остается, — повторил он. Жак был слегка пьян, и его опьянение становилось тем сильнее, чем дольше он шел и дышал ледяным воздухом. «Я ее соблазню, пущу в ход всё свое искусство и просто соблазню!» В эту минуту из публичного дома Барбары выбросили пьяного, и он покатился ему под ноги. Жак с отвращением оттолкнул пьяного и пошел дальше. «Да, соблазню!»
Около слабо освещенных буровых вышек Янко Жак оставил свой автомобиль, когда приехал в город. Теперь он забрался в него и поехал домой. Другого выхода из положения у него не было, он знал это. Иначе ему не вынести этой жизни. Он должен найти себе возлюбленную, чтобы чем-то заполнить ужасную пустоту, найти женщину, которая подходила бы к нему по происхождению, по образованию, по интересам. И он вспомнил о Соне. Когда на него нападало подобное настроение, он часто думал о ней.
Соня! Да, она умна, образована, начитана, с ней можно обо всем говорить, она красива: несомненно, самая красивая девушка в городе. Почему же не попробовать? Между нею и Янко давно всё кончено. Ее тело? Оно, конечно, прекрасно. Совсем захмелев, Жак гонит машину к нефтяному городу. Никогда больше ни ногой в этот «салон Колоссер»! А ее гордость, скажем прямо: надменность?.. Но ведь каждая девушка становится в конце концов женщиной, надо только научить ее целоваться! «Это решено. Слышишь ты?» — сказал он себе, останавливая машину перед домом.
XV
Несколько недель Жак не показывался у госпожи Ипсиланти. Работа, хлопоты, неприятности. Ведь он просто раб этих Альвенслебенов! Но вдруг он начал приходить в дом почти каждые два-три дня.
— Где вы пропадали все эти недели? — спросила его Соня, скорее с удивлением, чем с упреком. Она давно уже бросила работу в больнице и теперь всецело посвятила себя уходу за отцом, которого окончательно разбил паралич.
Где он пропадал? Он бился все эти недели над одним изобретением и, честно говоря, еще и теперь бьется над ним.
Баронесса Ипсиланти, закутанная в лиловую шелковую шаль, не осмелилась спросить, что это за изобретение. Она всегда любила таинственные намеки. Она теперь умудрена горьким опытом, она дорого заплатила за него, с горечью сказала баронесса. Жак тотчас же вскочил, поцеловал ее маленькую холодную руку. Он, конечно, не виноват в ее финансовых неудачах. Никто не сожалеет об этом так, как он. Баронесса показалась ему сильно изменившейся. Ее маленький носик заострился. Несколько недель назад ей можно было дать не больше тридцати пяти, а сегодня она казалась пятидесятилетней. Лет на двадцать состарилась она за один месяц. Жак заявил, что он их друг и не желает ничего скрывать ни от баронессы, ни от Сони. Он работает над усовершенствованием американского нефтяного насоса, вот и всё.
Баронесса плотнее закуталась в шелковую шаль. Она смотрела на Жака черными глазами, как птица, которую разозлили.
— Прошу вас, — прошептала она, — не говорите мне ни слова больше о вашей нефти. Она мне принесла только несчастье. Чувствуете вы, как здесь холодно? Я не могу даже дров купить для нашего дома!
— Ну, мама, ты преувеличиваешь! — возразила Соня.
— Преувеличиваю? Это тебе так кажется, Соня, потому что ты, к счастью, не знаешь всей правды.
— Мама, тебе известно, что я не придаю никакой цены всем этим материальным благам.
— Ты? Да, ты говоришь только о себе. Ты эгоистка, — ответила баронесса, сделав презрительную мину. — Но я уже старею, а рядом лежит твой отец, безнадежно больной. Кто будет платить сиделке за уход?
«Я старею»? Еще несколько недель назад никто не счел бы возможным услышать из уст баронессы такие слова. Она вытерла уголком крошечного носового платка остренький носик и в слезах вышла из комнаты.
Соня была встревожена и чувствовала себя насчастной. Она хотела броситься за матерью, но Жак удержал ее. Может быть, баронесса действительно понесла большие убытки? Но Жак считает, что это дело вполне поправимое — как бы ни были велики убытки, всё можно будет покрыть какой-нибудь одной выгодной операцией.
— Прежде всего нужно внушить баронессе, чтобы она не теряла бодрости духа! — сказал он. — Ее нельзя оставлять в таком отчаянии. Горе ее убивает.
Соня кивнула. Он прав.
— Мама совершенно разбита, она почти не спит и всю ночь плачет. Если б вам удалось подбодрить ее!
Глаза Сони, полные благодарности, смотрели на него.
— Послушайте, Соня! — Жак поцеловал мягкую, полную ручку Сони (даже на руке у нее были маленькие ямочки, как и на щеках).
У него есть прекрасный план, и он счастлив, что может сообщить ей о нем. Он говорит с ней откровенно, как друг, но она никому ничего не должна рассказывать. Дело идет о покупке земли у Гершуна.
— Вы знаете, конечно, извозчика Гершуна?
И пока Жак говорит, он всё время гладит руку Сони. Суть дела вот в чем: «Анатолийская нефть» уже несколько месяцев уговаривает Гершуна продать свой участок. Жак дал Гершуну тысячу крон, и Гершун обещал, что если он будет продавать свою землю, то продаст ее только Жаку. Этот простак не догадывается, какую ценность может приобрести при известных обстоятельствах его участок!
Соня нахмурилась.
— Значит, вы хотите его обмануть? — спросила она и попыталась высвободить свою руку.
— Но вы слышали, что я сказал: при известных обстоятельствах! Ведь это обычная спекуляция, только и всего. Мы и сами можем прогадать. Этому Гершуну повезло: его усадьба лежит на границе наших нефтепромыслов, и он получает за нее теперь в десять раз больше, чем стоило всё его хозяйство какой- нибудь год назад. Я знаю, что вы ненавидите подобные дела и презираете деньги. Но ваша мать, Соня, быть может, нуждается в деньгах. Быть может, они ей сейчас чрезвычайно нужны. Теперь дело идет только о том, чтобы помочь вашей матери в затруднительном положении, не правда ли? И кроме того, где это написано, что только Альвенслебены имеют право наживать деньги спекуляцией?
Соня кивнула. Она поняла всё. Жак заботится о ее матери. Она нежно погладила его руку. Она поблагодарила его.
— Хорошо, — сказала она. — Это даст другое направление маминым мыслям. Я ее позову, и вы расскажете ей об этом деле, хотя многое в нем мне и не нравится.
Жак насторожился. Компромисс? Соня идет на компромиссы? Вот как она любит мать!
Баронесса недоверчиво и нервно поджала губы, когда Жак изложил ей свой проект. Он хочет начать это дело с ней в доле, пополам. Ее участие ему совершенно необходимо, так как на свое имя он покупать не может.
— Да, но чем же я буду платить? — прервала его баронесса. — И что могут стоить десять моргенов земли Гершуна?
В ее глазах уже зажглись искорки.
Жак улыбнулся снисходительной и несколько тщеславной улыбкой, которая так не нравилась Соне. Он говорит совершенно откровенно, как друг их дома. Он уверен, что они никому не расскажут об этих планах. О них знают только Мирбах, Винтер и он. Компания произвела пробное бурение как раз рядом с полями Гершуна, но к регулярной добыче не приступала, якобы ввиду ее нерентабельности. Жак знает результаты этого эксперимента. Больше он ничего не скажет. Он посоветовал Мирбаху ни под каким видом не давать Гершуну больше двадцати тысяч крон, для того чтобы тот не догадался, какую ценность представляет его
