прежнему была влюблена в Янко. Ни одного вопроса, ни одного упрека, ничего! Он тут, значит, всё хорошо, и она счастлива. Вот каковы эти женщины! Когда они не любят, человек может гибнуть на их глазах, и они не пошевелят пальцем, но, когда они любят, они сами гибнут без слова жалобы. Янко был обрадован, что она вела себя так мужественно.
— Ну-ка, дай на тебя посмотреть, — сказал он и окинул взглядом ее фигуру.
Само собой разумеется, она должна выносить ребенка! Роза готова была сделать всё, что он хотел. Но Янко уже собрался уходить: ему некогда, он должен сейчас же увидеть Жака.
— Передай ему привет, — сказала Роза. — О, как он был добр ко мне! Вот это настоящий друг! Он приходил ко мне каждые два-три дня и баловал меня подарками.
Когда Янко ехал через город, лицо его сияло от счастья, как у мальчишки. Радость жизни переполняла его и била через край. Он жадно впивал холодный сухой воздух родины, чувствуя при каждом вздохе, как в него вливаются новые силы. Он наслаждался удивлением прохожих, когда они узнавали его. Да, да, он опять здесь, воскресший из мертвых, трижды живой! Он радовался, что он снова здесь, в этом городе, где ему знаком каждый дом, где он знает каждого человека. Он совсем не был космополитом, любителем анонимности больших городов, теперь это для него ясно. Жак, конечно, будет высмеивать его, но что поделаешь. Он, Янко, в сущности, большой домосед.
Янко нашел Жака нервным и переутомленным. Лицо его вытянулось, черты заострились. Он бранил город: он погибает здесь от скуки; нефть опротивела ему. Он ни в коем случае не останется здесь надолго. Жак почти ни разу не улыбнулся.
— А Соня? Как она поживает? Часто ли ты видишься с ней? — спросил Янко.
Жак покачал головой и со скучающим видом посмотрел куда-то в сторону. Нет, он редко видит ее, за последние недели не был ни разу. У него слишком много работы, этот Брааке не дает ему спуску. Вдруг Жак вспомнил что-то важное. Он наклонился вперед, понизил голос и сказал, что они дошли до нового нефтеносного слоя на глубине восьмисот метров.
Это была единственная важная новость, которую он мог сообщить Янко.
— Но ты молчи об этом, Янко, слышишь? Это глубочайшая тайна!
Янко побывал в Вене, в Берлине и Копенгагене. Одна из трех картин, которые он заложил, была продана в Данию. Он, конечно, пережил целый ряд приключений. Jeg elsker dig, min lille pige!Ссылка14 Да, его там обучили датскому языку. Он добрался до Стокгольма и видел северное сияние.
Жак скептически прищурил левый глаз. О делах Янко будет говорить с Жаком завтра, а сегодня нужно отпраздновать свидание, без этого нельзя.
— Вообще, мы теперь устроим себе развеселую жизнь, вот увидишь, Жак! — воскликнул Янко и засмеялся.
Жак слушал его рассеянно. Да, это опять широкие жесты Янко, его прежний смех, его разухабистая, несколько крикливая манера говорить. «Человек никогда не меняется», — подумал Жак, и в эту минуту он смотрел на Янко немного свысока. Он никогда и не изменится. Каким был в шесть лет, таким будет и в шестьдесят. Когда жизнь наносит ему удар посильнее, он стонет, хочет даже наложить на себя руки, а через несколько недель опять принимается за старое. О жалкий род людской! Но всё же Жак обещал Янко в этот вечер прийти в «Траян».
Затем Янко отправился на свои скважины. С большим волнением вошел он на бывший строительный участок и едва узнал его. Скважина «Голиаф», о которой Жак писал столько чудес, сильно разочаровала его.
Тут вообще нечего было и смотреть! Ее всё еще глушили, и нефть, по трубам толщиной в руку, текла в примитивный, наспех вырытый резервуар, откуда по другим трубам устремлялась в цистерны. Ледерман сломя голову прибежал откуда-то и радостно приветствовал Янко. Чего только не пришлось ему здесь пережить, какую выдержать борьбу, один бог знает! Янко вернулся как раз вовремя. Господин Грегор не мог, конечно, во всё вникать, у него не было для этого времени. А теперь, когда в дело ввязался этот Журдан, нужно быть очень, очень осторожным! Ледерман хорошо знает Журдана из «Международной ассоциации»! Он начал свою карьеру в Южной Африке, на алмазных приисках.
Знаменитый участок Янко являл собой неприглядное зрелище — сплошная трясина из жирной грязи. На нем стояли три новые буровые вышки, две из них — у самой кладбищенской стены, сверху донизу заляпанной нефтью.
— Мы хотим выкачать нефть даже из-под зада у мертвецов, — сказал Ледерман с циничным смехом.
Затем Янко вернулся в гостиницу переговорить с госпожой Корошек насчет меню сегодняшнего ужина. Когда Янко вошел к ней на кухню, матушка Корошек не утерпела и привлекла его на свою обширную грудь. Она любит Янко, как родного сына — несмотря на все его недостатки. Это она никогда не забывала прибавить.
XXIII
Наблюдения Жака оказались неверны: напрасно он думал, что Янко не переменился. Янко со своей стороны прилагал все усилия к тому, чтобы казаться прежним. Никто не должен был подозревать, что он пережил после тогдашней катастрофы. Он разыгрывал из себя прежнего Янко, но в нем произошли глубокие перемены. Он стал благоразумнее, умереннее, не пил и не брал в руки карт. Кто бы этому поверил? Он развернул такую кипучую деятельность, какой никто от него не мог ожидать.
Точнехонько, минута в минуту, явился он к Жаку, чтобы переговорить с ним о делах. С Ники Цукором он часами объезжал город и окрестности в поисках подходящего для себя дома. Город был переполнен, ничего нельзя было найти. В конце концов он снял пустовавшую запыленную дачу в двух километрах от города. Но это ничего, у него уже был свой автомобиль. Он немедленно созвал мастеровых, ему не терпелось. У Роткеля купил мебель для дома, платье и белье для Розы, и как только всё было готово, перевез Розу в новое жилище. Пусть видит весь Анатоль, что дочь вдовы Мариам едет в автомобиле с бароном Янко Стирбеем: Янко это совершенно безразлично.
Он добросовестно приходил по утрам в контору, которую устроил для него Жак, и прилагал все усилия, чтобы освоиться с делами, в которых ничего не понимал. По целым дням рылся он в ворохе бумаг, стараясь разобраться в удостоверениях, договорах, счетах, квитанциях, накопившихся за последние месяцы. Его предприятие — он по-детски гордился им — добывало нефть и продавало ее «Анатолийской нефтяной компании». Оно уже построило два больших резервуара и соединительную ветку к железной дороге, вело буровые работы, и не так-то легко было разобраться во всех этих бесконечных документах. Раньше Янко просто бросил бы их в угол. У него были продолжительные совещания с Марморошем. Марморош охаживал его и, шлепая своими толстыми губами, предлагал ему какой угодно кредит. «Анатолийская натуральная нефть» было предприятие вполне здоровое, это можно смело сказать.
Много часов Янко проводил у Рауля. Нужно было разрешить сотни вопросов. Он застал Рауля в меланхолично-торжественном настроении. У него был вид человека, испытавшего тяжкую несправедливость. Еще засветло он плотно задергивал занавеску и зажигал свет. На лампе, стоявшей на его письменном столе, был темно-зеленый абажур, так что вся комната погружалась в почти полный мрак, и Рауль расхаживал по ней, отбрасывая на стены огромную тень. Он говорил глухо, торжественно и очень тихо, как человек с истерзанными нервами. Он был зол на весь мир, бранил всех и каждого. Ольга подала прошение о разводе, и ее адвокат составил для нее оскорбительную, полную грязных обвинений жалобу. Ольга требовала две тысячи крон в месяц. У Рауля было достаточно причин, чтобы разочароваться в людях. Рауль ушел в темный угол и оборвал себя посреди фразы: на несколько секунд он совсем забыл, что в комнате находится Янко.
На днях Борис подал иск. Он требует возвращения ему участка, на котором Янко нашел нефть. Он утверждает, что этот земельный участок приобретен на деньги покойного барона и поэтому принадлежит к владениям Стирбеев. Иск, конечно, совершенно нелепый, вся затея рухнет как карточный домик, когда дело дойдет до суда. Но она показывает Бориса в довольно странном свете. Встречаясь с ним, Рауль каждый раз испытывал неприятное чувство.
— А как у вас идут переговоры с Яскульским? — спросил Янко.
Яскульский был самым упорным противником Янко. Он буквально осаждал его. Каждое утро он являлся к нему в контору, усаживался на стул и бесцеремонно вытягивал ноги в огромных сапожищах. Он смеялся,
