Никто из участка не подумал ей позвонить.
— Что случилось?
— Шулкопф несколько недель назад выехал из дома, арендовал квартиру неподалеку от участка — одну из дорогих на бульваре Голливуд, к западу от Ла Бреа. Он был там со своей девушкой, клерком. Они направились пойти обедать, спустились на подземную стоянку к машине. И тут вышла жена и начала стрелять. Она трижды попала ему в руку, а одна пуля вошла прямо сюда.
Он похлопал себя по лбу.
— Девушку тоже подстрелила, но она была жива, когда подъехала «скорая помощь». Затем жена выстрелила в себя.
— А девушку звали Кирстен Кребс? Блондинка, около двадцати пяти лет, работала у нас секретаршей?
Эрик кивнул.
— Ты знала об этом?
— Догадалась. Кребс вела себя со мной очень высокомерно. В тот день, когда Шулкопф вызвал меня в кабинет, именно она передала приказ. Она сидела на моем столе, словно это была ее собственность. А что с женой?
— Ей поддерживают искусственное дыхание. Считают, что не выживет. Кребс тоже в плохом состоянии.
Петра встала, включила телевизор, нашла новости на пятом канале. Веселая латиноамериканка в костюме а-ля Шанель передавала плохие новости:
— …Расследуют сегодняшнее убийство сорокасемилетнего капитана, ветерана лос-анджелесской полиции Эдварда Шулкопфа. Его застрелила брошенная им жена, Миган Шулкопф, тридцати двух лет. После убийства она покончила с собой. Предполагают, что она, совершая самоубийство, искала выход из создавшегося любовного треугольника. Ранена также пока неопознанная молодая женщина…
В кадре появилось очерченное мелом место, где ранее лежало тело, и свадебная фотография, сделанная в более счастливые времена.
— …Происшествие шокировало спокойный район Голливуда и коллег Шулкопфа. Ну а теперь переходим к другим местным новостям…
Петра выключила телевизор.
— Я его не выносила, и он меня презирал — почему, уже никогда не узнаю — но это…
— Он ненавидел женщин, — сказал Эрик.
— Ты говоришь, словно это установленный факт.
— Когда он впервые проводил со мной беседу, то пытался прощупать меня. Узнать мое мнение насчет меньшинств, женщин. Особенно женщин. Было ясно, что он их не любил. Он думал, что действует осторожно. Хотел узнать, согласен ли я с ним.
— А как ты себя повел?
— Молчал. Поэтому он предположил, что со мной можно говорить свободно, и он рассказал мне несколько гадких антифеминистских шуток.
— Ты мне этого никогда не говорил.
— Какая в том была необходимость?
— Никакой.
Она села. Эрик встал позади нее, начал массировать ей плечи.
— Я понял, — сказал он, — что в большинстве случаев чем меньше говоришь, тем лучше.
«Но не во всех ситуациях, мой милый».
— Шулкопф мертв… Что это значит для нас? Я имею в виду наше отстранение.
— Еще до того, как это случилось, мне дали понять, что они не будут к нам слишком суровы. Вероятно, наше восстановление задержится.
— Тебе это все равно. Ты же уходишь. Его рука остановилась.
— Может быть.
Петра развернулась. Подняла на него глаза.
— Я все еще думаю, — сказал он.
— Решение трудное, стоит подумать.
— Разочарована?
— Конечно, нет. Ведь это твоя жизнь.
— Мы все еще можем купить дом, — сказал он. — Если оба будем работать, возможно, рано или поздно попадем в приличное место.
— Конечно, — сказала она и удивилась тому, как холодно прозвучал собственный голос.
— Какая-то проблема?
— Я все еще под впечатлением. И все потому, что я помогла избавиться от настоящего преступника.
Она высвободилась, встала, пошла на кухню.
— К тому же еще 28 июня. Осталось три дня, а я по-прежнему ничего не знаю.
— А что наш муж — Добблер?
— Все уверены в том, что это он убил свою жену, но доказательств нет. В каких-то отношениях он подходит, в других — нет.
— Например?
Она рассказывала. Он слушал. Петра увидела на столе яйца, хлеб и молоко. Пора сделать что-нибудь полезное. Она выложила на сковородку масло, включила газ, намочила хлеб в яично-молочной смеси и, когда масло забулькало и стало почти коричневым, опустила в него два куска.
Приятный звук, шипение.
— Ты можешь проследить за Добблером двадцать восьмого числа. Куда он, туда и ты.
— А если это не он, кто-то умрет. Он пожал плечами.
— Мистер Скептик. Он не ответил.
Французский тост был готов. Она положила его на тарелку, поставила перед ним. Он не двигался.
— Извини за прозвище, — сказала она.
— Я не был расположен к болтовне, — сказал он.
— Ты не сказал ничего дурного.
— Я не отнесся к твоим словам серьезно, — сказал он. — А ты так поглощена своей работой.
Он смотрел на нее, и таких нежных глаз она у него еще не видела.
Она обняла его за шею. Взяла вилку, вложила ему в руку.
— Ешь, пока не остыло.
ГЛАВА 44
Айзек едва не оставил дома бумажный пакет.
Ночь он провел беспокойно, после чего проспал до восьми сорока. Родители и братья уже ушли, и он признался себе не без стыда, что тишина ему кажется восхитительной.
Ванная досталась в полное его распоряжение, и он долго стоял под душем, побрился, походил в голом виде, вынул из-под кровати кейс. Поднял бумаги и убедился, что оружие на месте.
А где же ему еще быть?
Он вытащил пистолет, прицелился в зеркало. — Бац!
Глупая идея — достать пистолет. О чем он только думал? Он снова завернул его, положил на дно кейса, потрогал синяк на щеке. Опухоли больше нет, боль едва ощущается. Эти подростки — глупые панки, он без труда их обманул.
Может, лучше вернуть пистолет Флако?
